Гнездо аиста

– Почему? – не согласился Клим. – Если мы говорим о зарабатывании денег, то конечно… А если о самореализациии… Я ведь даже не надеялся что-нибудь получить за свою пьесу. Я вообще об этом не думал, честное слово! Мне просто хотелось ее написать. А если актеру хочется дарить радость людям, кто может ему помешать? В его власти выйти на улицу и устроить представление. Разве не в этом смысл вашей профессии?

Ошеломленно заморгав, она медленно переспросила:

– Как? Просто на улицу? Иван убьет за такое. Он не разрешает нам выступать бесплатно.

– А почему? Вы-то на него бесплатно работаете! У вас же любительский театр.

– Мы не на него! Мы сами хотим работать.

– Ну ладно, мы ведь не про него сейчас говорим, – с досадой напомнил Клим. – Я пытаюсь сказать, что я думаю о самовыражении артиста… У меня плохо это получается… Я вообще с трудом соображаю… Может, еще и потому, что я никак не могу понять: почему вы даже не попытались доказать своему мужу, что лягушка должна быть другой?

Покосившись на него, Зина хмуро сказала:

– Вы знаете, он меня переубедил. Уболтал, как он говорит. Иван считает, что я изначально была не права. Что сейчас людям, как никогда, нужны веселые вещи.

– Боюсь, как раз он и прав, – с неохотой согласился Клим. Его и самого одолевали сомнения по поводу необходимости таких пьес, как «Лягушка», в дни, когда каждый чувствует себя подобным маленьким, бессильным существом.

Однако Зина услышала в его словах сомнение:

– Но вы думаете по-другому, правда? И я тоже… Может, я тоже ошибаюсь, не такая уж я умная, но, по-моему, сейчас все сосредоточены на собственных неприятностях. Каждый создал вокруг себя этакий непробиваемый колпак из своих переживаний и до чужих ему и дела нет. Даже до близких людей дела нет!

– Но у вас-то все не так…

Наспех подтвердив это, она продолжила с той же болезненной горячностью:

– И чтобы пробить этот колпак, нужно заставить его заплакать над такой вот лягушкой… Вот это важно! Ведь таких, как она, – миллионы! Но нужно научиться сострадать не этим абстрактным миллионам, а одному-единственному человеку, который с тобой рядом. А рядом с другим окажется кто-то другой.

– Это моя жена, – внезапно сказал Клим.

У нее испуганно расширились глаза:

– Нет!

– Я не говорю: увы! – гордо заметил он, чтобы Зина не вздумала на нем опробовать свою теорию всеобщего сострадания.

– Я… – Она неловко кашлянула, подыскивая слова, и боязливо взглянула Климу в глаза. – Я не хотела сказать, что миллионы таких, как ваша жена. Я имела в виду только образ… Я просто неправильно выразилась.

– Да ничего. Таких, как она, тоже много. Это я как врач знаю.

– Почему как врач? – не поняла Зина. Когда она удивлялась, темные глаза становились совсем круглыми.

Клим вынудил себя расковырять рану до предела, раз уж начал.

– У моей жены вялотекущая шизофрения. Когда-то она казалась совсем здоровой…

– Я даже не знаю, что сказать, – покусывая губы, призналась Зина. – Ведь сочувствие в такой ситуации неуместно, правда?

– Правда, – подтвердил Клим с неохотой.

Неожиданно для себя он обнаружил, как же ему хочется, чтобы кто-нибудь просто сказал ему: «Слушай, старик, мне так жаль тебя!» Необязательно эта женщина, а вообще хоть кто-нибудь. Незнакомец. Первый встречный. Случайный попутчик. Клим подумал, что было бы интересно выяснить: спас ли кого-нибудь от последнего шага откровенный разговор в поезде? Тот, кто слушает, воспринимает его, как правило, только ушами, не пуская в свою душу. А тот, кто рассказывает?

«Этот разговор на лестнице как раз сродни такому – в поезде, в междугородном автобусе, в больничной палате… Сейчас я посмотрю их спектакль и отправлюсь назад. В свой карболочно-микстурный мир, в котором никто ни во что не играет. Где все по-настоящему. Сюда мне уже незачем возвращаться… Деньги свои я получил, а замыслов других у меня нет. Я – автор одной пьесы о своей жизни. Так бывает…»

– А какой она была раньше? – вдруг спросила Зина, так сильно наморщив лоб, что Климу захотелось разгладить его ладонью. Он был не закрыт волосами, но легкая дымка, словно сплетенная из вьющейся паутинки, набрасывала на верхнюю часть лба прозрачную вуальку.

Не прикидываясь и не уточняя, о ком она спрашивает, Клим недовольно буркнул:

– Вам-то это зачем?

– Я же ее играю! Правда, я не люблю слово «играю» …Я не играю. Ну да ладно, это долго объяснять. Просто вдруг, если вы что-то расскажете, это поможет мне почувствовать ее по-другому.

– Но вы ведь уже играете ее! То есть… А как еще сказать, если не «играете»?

– Роль может меняться. Развиваться.

– Правда?

– Вы так мало знаете о театре, – заметила Зина с какой-то очень явной завистью.

– Боюсь, что практически ничего…