Гнездо аиста

— Нет, я пойду ломать початки, — сказал он. — Надо поскорее увезти их отсюда под крышу.

Телега, затарахтев, двинулась по раскисшей дороге. Колеса ее увязали в грязи, поминутно проваливались в выбоины. По обеим сторонам дороги над стерней и вспаханными полями стлался густой молочно-белый туман, кругом было тихо, пусто, безлюдно.

Павел не сомневался, что приедет вовремя, но все же яростно стегал лошадей.

Он уже почти добрался до деревни, как вдруг прямо перед ним на дороге появился Резеш. Павел рванул вожжи. Телега остановилась.

Несколько секунд они растерянно смотрели друг на друга. Резеш стоял, напряженно выпрямившись, с непокрытой головой, словно окаменев. Щеки у него запали, черные лохматые брови, казалось, стали еще гуще.

— Послушай, Мишо… — тихо сказал Павел.

Лицо Резеша судорожно передернулось. Он ухватился за куст, перескочил через ручей и, спотыкаясь, побрел напрямик по размокшему полю.

— Ннно! — яростно крикнул Павел, и телега тронулась.

Вскоре дорога соединилась с шоссе. Первые домики Трнавки тесно прижимались к земле под плотным молочным покровом; безлюдную площадь не оживляли даже голоса домашней птицы. Только у дома Хабы смутно вырисовывались в тумане человеческие фигуры.

Павел подъехал к ним почти вплотную.

Толпа подковой огибала двор Хабы. Люди стояли под моросящим дождем, напряженные и безмолвные — кто опустив руки, кто держась за изгородь. Они ждали. Было тихо; слышался даже плеск воды в ручье, но он звучал иначе, чем летом, — вода несла с собой глину и опавшую листву.

Ворота у Хабы были распахнуты настежь. На них белела надпись:

«Внимание! Тут живет кулак, враг деревни!»

К воротам вели глубоко вдавленные в мокрую землю следы автомобильных шин. Во дворе возле хлевов стоял зеленый грузовик.

Началось, подумал Павел и посмотрел на часы. Четыре часа семь минут. Какая точность! Значит, грузовик прибыл заранее и уже ждал.

Из хлева вышли Бриндзак, Сойка и Петричко; они о чем-то спорили. Старый Хаба, небритый, с багровой, как у индюка, шеей, сидел на колоде, понурив голову. Скрипнула дверь амбара, и показался Дюри с пустым мешком в руке. Он подошел к беседке, обвитой виноградной лозой, на которой еще виднелись остатки редких черных гроздей, окинул взглядом двор. Губы его беззвучно шевелились, потом, словно тень, проскользнул в дверь дома, откуда доносились причитаний и тихий женский плач.

— Анна!..

Павел оцепенел.

Бриндзак в забрызганном грязью непромокаемом плаще подошел к Хабе, наклонился к нему и что-то сказал.

Хаба молчал, уставившись в землю.

Бриндзак равнодушно пожал плечами — мол, принимайтесь за дело, мужики. К нему подошел Сойка и что-то зашептал. Бриндзак со злорадной ухмылкой поглядел в сторону забора и, подняв вверх руку, крикнул:

— Эй, вы! Пошевеливайтесь! Грузите!

Он помахал цыганам, которые тоже пришли поглазеть и стояли в толпе у забора. Они недоуменно смотрели на него, но не двигались с места. Потом кто-то из них спросил:

— Мы?

И сразу же один из цыган — это был Иожко Червеняк — отделился от толпы и вошел во двор. За ним повалили остальные.

Цыгане вместе с шофером в два счета спустили с машины мостки и отправились за скотом, испуганно ревевшим во дворе и в глубине хлева.

Когда первая корова уже была на грузовике, а следующая, которую цыгане тащили за цепь и за рога, топала по мосткам, Хаба тяжело поднялся с колоды, медленно провел дрожащей рукой по губам и лбу. Казалось, вот-вот шагнет, но он так и не сошел с места, словно разучился ходить. Это был уже не Хаба, а совсем другой человек — сгорбленный, обмякший старик.

Мычанье и топот животных, шиканье и невнятный ропот у ворот вонзались в мозг Павла. У его уха послышалось чье-то тяжелое дыхание и раздался голос Бошняка:

— Грабят, как когда-то турки и татары. Теперь, видно, настал мой черед или же Эмиля Матуха. — Он тихо чертыхнулся.

Густой воздух вдруг пронзил визгливый женский вопль.

— А-аааа!

Из дома выскочила жена Хабы. Подняв над головой руки, она тяжело плюхнулась у грузовика на колени прямо в грязь. В руках она судорожно сжимала пустую крынку из-под молока.

Все так и застыли, тесно прижавшись друг к другу; даже цыгане остановились, растерянно оглядываясь.

Во дворе тоже стояло несколько человек. Среди них была Илона. Она только что вернулась из города.

Илона смотрела на Хабову, повалившуюся в грязь, на пустую крынку в ее руках. Глаза Илоны были широко раскрыты, зубы стучали, словно в лихорадке, лицо заливала краска стыда. Вчера поздно вечером, когда Иван Матух и Копчик ушли, к ним явилось все семейство Хабов. Почти всю ночь таскали они к ним какие-то вещи, мешки, сундуки и прятали у них в сарае, закладывали поленьями в дровянике. И мать, хоть ее трясло от озноба и жара, поднялась с постели и стала помогать им.