Гнездо орла

Маргарита встала. Она собиралась разыскать Роберта, но тут из одного кружка оживленно беседующих вышел актер Эмиль Яннингс[37] и, кашлянув, шагнул к ней. Маргарита взяла его под руку, и они пошли по залу, полуобернувшись друг к другу, давая понять, что беседа личная.

— Просто не знаю, как мне уговорить рейхсминистра Геббельса не предпринимать больше попыток вернуть Дитрих в Германию, — пожаловался Яннингс. — Он ставит себя и всех в унизительное положение.

— Если Геббельс задался целью, он все равно не свернет, — вздохнула Маргарита. — С Дитрих ведут переговоры, а после очередного отказа выливают накопившееся ведро помоев. Цель — не вернуть ее, а дискредитировать.

— Ужасно, но мне эта мысль тоже приходила в голову, — признался Яннингс.

В это время, закончив очередную обработку, Лей тоже разыскивал Грету и, увидев ее в обществе приятного ему человека, быстро провел обоих в укромное местечко — небольшой зимний сад, где стояло несколько столов с мороженым и удобные кресла.

— Вы продолжайте, продолжайте… — кивнул он, пробуя мороженое левой рукой. — Я тут с вами посижу немного, передохну.

— Мы говорили о Марлен Дитрих, — пояснил Яннингс.

— А что Дитрих?! Играет шлюх, упакованных в жидовские миллионы, да запивает наркотики коньяком. А вынь ее из упаковки, останется несчастная баба, без семьи, без родины. Без души. Маска. Манекен.

— Ты не находишь в ней шарма? — улыбнулся Яннингс.

— Шарм был в тебе, старина, когда ты душил ее в «Голубом ангеле». А в ней одна сонная фальшь.

Яннингс собирался возразить, но лишь безнадежно посмотрел на Маргариту:

— Я с вождями не умею спорить. Так иногда скажут! Сонная фальшь! И это о Марлен-то?!

— А чего с нами спорить? — Лей продолжал поглощать мороженое. — Мы все злющие… У нас скепсис, как раковая опухоль.

— А я вот мечтаю сыграть вождя, — признался Яннингс.

— Верховного? — улыбнулась Маргарита.

— О, нет! Не конкретно. Типаж.

Лей засмеялся.

— А если честно, — продолжал Яннингс, — я бы с удовольствием сыграл Роберта Лея.

— Что бы вы стали играть, Эмиль? — спросила Маргарита.

— Контрасты! Неуравновешенность. Напор! Скепсис. Боль. То, как он, сам того не желая, постоянно подает примеры. Недавнюю сцену с бокалом сыграл бы. Еще… автогонки. Как он копается в моторе с механиками, весь перепачканный машинным маслом, а через два часа танцует с герцогиней Виндзорской. Сыграл бы усталость — до истерики, напряжение на грани срыва. Любовь.

Лей отодвинул вазочку:

— Нашей почтеннейшей публике, старина, было бы полезней, если бы ты сыграл актера — немца, арийца, национальную гордость, недосягаемую мечту всех театров и киностудий мира, живущего, однако, дома, с нами, с вождями, примерно как женщина с негодяем мужем, которого еще не успел разлюбить ее обожаемый ребенок-народ. — Он встал. — Все. Нужно идти. Извини, старина. Я ведь не о ком-то конкретно, а о типаже.

Когда Роберт ушел, Маргарита поймала на себе как бы нечаянный, но так много сказавший ей взгляд актера. Вождь всех вывернул наизнанку. Сам ушел, а их оставил сидеть друг напротив друга.

Но им не хотелось возвращаться в насквозь продуваемые ветрами европейской политики залы, в которых маялось еще несколько зябнущих душ.

Юнити Митфорд устала от роли поклонницы, конформистки и адепта режима, к которому у нее накопилось слишком много вопросов, да и просто — от необходимости притворяться глупее, чем есть. Увы! Именно сегодня ей открылись подлинные планы Адольфа — почти осязаемая цепь, которая будет наброшена на шею Британии, и его истинное желание — превратить гордую владычицу морей в поникшую рабыню. Но Адольф не знает Британии!!! Он не захотел понять эту страну, как не захотел понять ее, Юнити, Валькирию, посланную ему самою Судьбой.

Это была ошибка Гесса. Большая и… фатальная. И Гесс за нее еще станет платить.

Сегодня с особым отвращением взирала она на радостно галдящих американцев. У Адольфа с «еврейскими королями доллара» свои счеты, и если он доберется до британских военных баз, то исполнит свою мечту «замешать доллары в еврейской крови».

Еще одни глаза с ненавистью глядели на самоуверенных американских дипломатов — глаза Йозефа Геббельса.

Компания наглых янки была сегодня его «партийным участком», от которого он сразу попытался избавиться.

— Они все евреи, меня от них тошнит, — сказал он Вернеру Науману, главе отдела кадров своего министерства.

Верный Вернер — белокурый атлет, под два метра ростом, только что выигравший проведенное тайком, в курительных, состязание по «хрупанью бокалов» у асов люфтваффе, — покорно занялся «обработкой» янки, вдохновив Гитлера на следующий монолог:

— Геббельс ничего не желает делать! По-видимому, у нашего доктора хватает сил только на Баарову. Да и та скоро от него сбежит. А Науман хорош! Энергичен, умен, смел. Настоящий викинг. Сколько ему — двадцать девять? Вот такая молодежь со временем сменит нас, стариков, а кое-кого, возможно, и в ближайшее время.