Гнездо орла

Таким образом, впервые объединив континент Европы в соответствии с новой концепцией, Германия предпримет величайшую за всю историю операцию: используя британские и французские владения в Америке, уничтожит эту еврейскую демократию. Еврейская кровь смешается с долларами. За все оскорбления нашего народа американцы дорого заплатят.

6. И наконец, в середине 1941 года Германия обратит свои взоры на восток. Наша главная цель — Россия. Колосс на глиняных ногах будет опрокинут.

До середины октября фюрер уехал с инспекцией в Судеты, и Геринг вживался в статус преемника. Он не пропустил ни одного из публичных мероприятий, особенно — ГТФ, на которых, подражая уехавшему с фюрером Лею, опирался локтями о трибуну, махал руками, обнимал работниц, хохотал и ругался и все это в костюме из одной рубашки. В конце концов, он простудился, охрип и, обозлившись, сказал Лею по телефону, что у него «на всю эту демократию здоровья нет».

Гесс тоже болел: у него участились приступы резей в животе. В доме поселились врачи и целители. Эльза грустно шутила, что и сама сделалась специалистом по нетрадиционной медицине. Но облегчение не наступало. Наконец одно из европейских «светил» сделало заключение о том, что источник боли — инфекция, которая гнездится в корнях зубов. Гессу удалили часть здоровых зубов, но и это не помогло.

Непонятная болезнь обострила в Рудольфе врожденную склонность к мистицизму, к отходу от всего рационального, объяснимого, лежащего на поверхности. Теряя внешние опоры, Гесс уходил в свой мир ему одному внятных образов и ассоциаций, доступ в который был закрыт для всех. Даже Гитлер, всегда стремившийся к близости со своим Руди, пугался, не понимая, что с ним происходит, и однажды пожаловался Эльзе, как невыносимо тягостен для него теперь каждый разговор с другом.

Пожалуй, только Маргариту и Альбрехта Хаусхофера не огорчало и не пугало самоотстранение Рудольфа. «Мне пока не важно, куда он уходит, — сказал Альбрехт отцу той осенью тридцать восьмого года. — Лишь бы уходил».

— Я чувствую себя лишним, — признавался Гесс жене, приехав с нею по просьбе Гитлера в Бергхоф накануне очередных переговоров по Данцигу. — Сейчас и здесь я Адольфу не нужен.

— Он ну-ужен мне!!! Почему он сбежал?! — стонал Гитлер едва ли не вслед отъехавшей машине Гессов. — И Эльзу увез! Господи, да почему же вы все меня бросаете?!

Маргарита, 25 октября заехавшая за Робертом в Бергхоф и провожавшая по-английски отбывших родных, поспешно прошла мимо Адольфа, стоявшего на ступеньках веранды. Она еще сама надеялась на такой же скорый отъезд.

Хлестал обычный осенний бергхофский ливень. Воду отстреливало от стен, от каменных ступеней… Гитлер в первую же минуту вымок до последней нитки, но Маргарита знала, что спектакль начался, и Адольф не сдвинется с места, пока она не вернется и не уведет его, как ребенка, за руку. Именно она, Маргарита! Остальные станут бегать на отдалении и ужасаться. В очередной раз она поразилась степени своего недоверия к чувствам этого человека. Но, конечно, вернулась.

Надежды на сегодняшний отъезд таяли.

Переговоры в Бергхофе велись с середины октября. 18-го Гитлер принял отбывавшего в Италию бывшего французского посла в Германии Франсуа-Понсе. Фюрер наобещал ему много, вплоть до рассмотрения вопроса о запрещении бомбардировок в целях «гуманизации войны»(!). Однако никакого коммюнике беседы до сих пор не появилось, хотя оно было Гитлером обещано. Французская печать начала кампанию; кто-то уже назвал «историческую встречу» очередным блефом, и Гитлеру все же пришлось дать указание Риббентропу. Коммюнике было подготовлено, вместе с другим — о вчерашней встрече с послом Польши по вопросу о «вольном городе» (Гданьске-Данциге), после которой к послу срочно вызвали врача. Гитлер, прочитав оба документа, выругался и отдал «польский» Борману, а «французский» Лею, чтобы «прошлись» по ним.

Это отняло еще сутки.

— Если мы завтра же не уедем, то Генрих разболеется до Рождества, — сказала Маргарита Роберту. — Я специально не принимала никаких мер, рассчитывая на то, что в это время мы будем уже у моря!

Лей промолчал. Весь вечер и ночь он был занят и наконец двадцать седьмого, утром сказал Маргарите, чтобы к трем часам спускалась с детьми к машинам.

Около трех, уже усевшись у окон, двойняшки снова выскочили и побежали поздороваться с дядей Йозефом.

Геббельс попросил у Маргариты позволения лететь в их самолете до Берлина, а то пришлось бы дожидаться своей очереди, поскольку его отлет на сегодня не был запланирован, а расписание очень плотное.

— Разве мы летим в Берлин? — уже с трудом сдержалась Маргарита, когда кортеж отъехал наконец.

— Только на пару часов, — ответил Лей. — Там мы пересядем в гражданский ВФ и — в Париж, а оттуда в Ниццу. Но если хочешь, вы можете прямо…

— Нет уж! Летим вместе.

Она не спросила, для чего ему эта «пара часов» в Берлине, а он был рад.