Гнездо орла

Она видела, как ему неприятен этот разговор, но упорно продолжала:

— Ты хорошо знаешь Адольфа. Ты знал и ту… Ангелику. А я знаю, что он очень хотел жениться на ней…

— А тот факт, что я сам шесть лет не могу затащить Грету в мэрию, тебя не смущает?

Юнити пожала плечами:

— Грета исключение… Такое же, как моя сестра Джессика. Она коммунистка.

— Детка, давай на земле продолжим этот разговор, — попросил Роберт. — Если вообще сядем.

— Прекрасно сядем, — кивнула Митфорд. — Так вот, не смущает. А еще я теперь точно знаю, что не просто нравлюсь Адольфу, а очень сильно нравлюсь. Мне только нужно правильно сделать последний шаг. Чему ты усмехаешься?

— Разве?

Он действительно усмехнулся, но как ему представлялось — про себя. Сколько женщин вот так же говорили себе: «Мне только нужно правильно сделать последний шаг…» Как же!

— Но он ведь сам объяснил тебе, что нужно делать: надавать пощечин, швырнуть чем-нибудь или покусать. — Роберт уже откровенно смеялся.

— Я потому и спросила о Ренате. Я хочу знать, что сделала она, — спокойно ответила Юнити.

«…Вообразите себе — я захожу в спальню, а она там, уже голая, ползает по ковру и вопит, чтобы я избил ее, что она умирает от желания быть избитой мною! — возмущенно рассказывал Гитлер, когда они этим летом возвращались поездом из Мюнхена. Но заметив, как они сдерживают улыбки, сердито засопел. — Знал бы — не стал рассказывать.

— Нужно было просто оставить ее там беситься в одиночестве, — заметил ему Гесс. — А ты, конечно, начал с нею деликатничать.

— Пнул два раза в задницу и вышел. А теперь вот жалею. Нужно было… поговорить, успокоить как-то…»

Если бы не рассказ Юнити, Роберт, пожалуй, поверил бы, что все было именно так, но сейчас он внезапно осознал, что Адольф солгал им и что сцена с Митфорд была точным повторением сцены с Ренатой Мюллер, с той только разницей, что Рената, по-видимому, сделала то, на что у английской аристократки не хватило духа: стукнула Адольфа, как он ее об этом просил.

— Чему ты опять? — цепко взглянула Юнити. (На этот раз он вслух и от души расхохотался.) — Она… сделала что-то такое, да?

Юнити попыталась заглянуть ему в глаза:

— Роберт, да?

Лей снова взял фляжку:

— Во всяком случае, чем эти игры закончились, ты знаешь.

— Что же мне делать? — спросила она после получасового молчания.

— Выбросить пустые планы из головы. Хочется опять замуж — выходи. А Адольфа оставь в покое.

— А если я этого не сделаю?

— Пустишь себе пулю в лоб.

Она снова долго молчала. Лицо ее было бледно, губы упрямо сжаты. Весь облик как будто говорил: «Ну, это мы еще посмотрим».

«…Расскажи ей об Ангелике. Правду. Всю», — попросила Маргарита.

Заходя на посадку, Лей вдруг подумал, что нужно было тогда же спросить, а что, собственно говоря, она подразумевает под этой «всей правдой» и то же ли самое, что имел в виду он.

Гитлер прибыл в Берлин на день позже и провел совещание, на котором каждый из посвященных был прямо поставлен перед личной мерой ответственности за готовящийся аншлюс.

Эмоциональное состояние вождей было в эти последние дни осени тридцать седьмого года разным. Гитлер заметно нервничал, то пребывал в задумчивости, то срывался на крик. Гесс оставался в Бергхофе, но все знали, что фюрер звонит ему туда по нескольку раз в день. Гиммлера почти никто не видел. Геббельс развил такую бурную деятельность, что его видели одновременно в двух-трех местах. Самым уверенным выглядел Геринг. Он, как и Гесс, поддерживал фюрера и общий боевой дух. Герман словно набрал воздуху в легкие, да так и ходил, раздувшись от распиравшего его энтузиазма. Он часто потирал руки и улыбался одними губами так, будто говорил: «Ну, скоро приступим, господа!»

Лей в эти дни тоже был круглосуточно занят: он занимался пожиманием рук. В конце недели, посетив Техническое управление Имперского министерства авиации, он пожаловался его главе генералу Эрнсту Удету, что его правая рука стала похожа на клешню рака, которую тот сунул в кипяток. Рука в самом деле выглядела красной и распухшей, и Удет шутки не принял, а посоветовал Лею поскорей показаться врачу.

— Ладно, съезжу к Керстену, — согласился Роберт. — А пока объясни-ка мне, что это за родовые изыскания у тебя тут проводятся? Штрайхер мне жаловался.

— Этот жидоеб уже сунул свой нос? — удивился Удет. — А Герман-то уверен, что все сделал тихо.

— Геринг ничего не умеет делать тихо, — поморщился Лей. — А Мильх чистопородный еврей, у него это на носу написано.

— Ему уже подыскали арийского папашу — барона фон Бира, правда при этом сделали бастардом.

— Послушай, Эрнст, все это чушь, конечно, но два момента я бы учел. Во-первых, Щтрайхер Герингу Мильха не простит. Держу пари на что хочешь. Во-вторых… Эрхард Мильх, будь он хоть трижды еврей, — первоклассный организатор, и тебе, старина, извини, без такого заместителя не обойтись. Однако пример Бормана все же держи в голове.