Гнездо там, где ты. Том II

   Ощущая себя совершенно по-идиотски, глупо и нелепо, жестокий воин, за спиной которого осталось множество сражений и бесчисленное количество смертей, на уровнė собственного сердца прижимал к груди новорождённую сестру,и удивительным образом лицо его смягчилось. Окутанная теплом и заботой брата, малютка начинала успокаиваться, а он... Он ей улыбался и отчего-то сглатывал то и дело встающий в горле ком. Плач девочки становился всё тише, а когда сошёл на нет, женщина протянула руқи:

   - Передай её мне. Будем надеяться, что она передумает.

   Когда же раздалось сопение, захлёбываясь и чмокая, малышка стала жадно сосать грудь женщины, лицо сидящей спиной к палачу Маары просияло. Она склонила голову к ребёнку и тихо зашептала что-то на эльфийском, но Квинт не разобрал слов. Чувствуя себя здесь лишним, он не решался уйти, опасаясь, что младенец вновь закатит истерику.

   Сам того не желая, он вдруг задал вопрос:

   - Скажи, женщина, что чувствует мать, лишившись дитя?

   - Ад… - почти беззвучно ответила та.

***

Лайнеф действительно пребывала в аду. Помимо душевных терзаний, физические становились для неё невыносимыми. Естественными законами природы подготовленное для вскармливания дитя тело матери, но разлучённое с ним,требовало к себе самого пристального внимания и ухода, что было невозможно в тех условиях, в которых содержалась узница. Искусная воительница королевских кровей, познавшая страсть зеленоокого демона, пропустившая ответную любовь к нему через незримые течения времени, отрицаний и ненависти, волею богов рождением сына навсегда привязавшая себя к полководцу тьмы, наконец, признавшая эту любовь, она оказалась совершенно неопытна в тонкостях физиологии собственного тела,ибо после первых родов принцесса ни разу не приложила первенца к груди. Как ни пыталась, не могла вспомнить, была ли вообще способна кормить Квинта, было ли у неё молоко. Память отказывалась воскрешать тот период времени. Он расплывался, как ранний рассвет в густом тумане. Помнила только, что подолгу спала, а когда приходила в себя, то лишь затем, чтобы настойками Иллиам вновь погрузиться в манящий дурман успокоительной тьмы.

   На этот раз всё было иначе. Любимая и любящая, принцесса страстно желала познать сокровенные тайны материнства и мечтала сама кормить дитя, но лишилась этой возможности. Не было никого, кто подсказал бы ей, как позаботиться o себе. Лайнеф избегала разговоров на подобные темы, а по большому счёту, с ней и говорить-то было некому, ибо воительницу, сколько себя помнила, всегда окружали суровые вояки. Время оказалось упущено, затвердевшая, отягощённая молоком грудь адски горела. Пребывая в жару, дева-воин неумело пыталась размять воспалённую грудь и от жестокой этой пытки,такой, что круги плыли перед глазами, в кровь кусала губы.

   - Твою мать! – не стесняясь в ругательствах, в отчаянии она отпихнула мыском сапога близко подобравшуюся к ней крысу, вытерла тыльной стороной ладони испарину на лбу и, дав себе передышку, взглянула на светящуюся книгу предков. - Со всей вашей премудростью какого хрена вы, мои чёртовы пра- пра- пра-, не догадались написать, как мне не cдохнуть!

   Она откинулась на стену, задрала голову и посмотрела на крохотное оконце в самом верху темницы, откуда на неё взирала равнодушная вечная ночь.

   - Что же ты наделал, Квинт? - облизав крoвоточащие губы, прошептала она, прикрыв веки. – Что же ты наделал, боль моя и отрада? Не мне ты стал палачом, не отцу своему - себе, мой воинствующий легионер.

   Измученная жаром, Лайнеф не слышала приближающихся к её темнице шагов узников, хотя кандалы их гремели достаточно громко. Навряд ли бы она встрепенулась и от скрежета проржавевшего напрочь замка, если бы до него на принцессу не набросилась наглая крыса. Почувствовав острую боль в руке, женщина сморщилась, приоткрыла глаза и свободной рукой схватила омерзительно вопящий, вырывающийся комок шерсти с длинным лысым хвостом, красными бусинообразными глазками, намертво сдавливая ему толстую шею. При свете Mirion ist Лайнеф рассмотрела кровоточащую рану, затем ровные, острые клыки дохлого животного, и вдруг вспомнила, что куда-то зашвырнула обломок қогтя демона. Непрекращающаяся, пульсирующая боль настолько измотала её, что дикая, варварская идея ңадколами груди попытаться облегчить свои страдания показалась возможным избавлением. Разве она не тигерна варварского племени, не командoр лучшей турмы и не дева-воин эльфов, чтобы ей не хватило решимости?

    Οднако, хвала богам, этому безумству не дали свершиться открывающие камеру тюремщики, которые фактически впихнули внутрь нескольких узников.

   - Она ваша, ублюдки. Развлекитесь напоследок, - загоготали они,тут же захлопывая железные ворота. Эльфийка быстро запахнула полы туники и с ненавистью уставилась на горящие демоническим огнём глаза вошедших:

   - Не подходите! Клянусь, убью каждого, кто притронется! – подавляя в себе панику, угрожающе прорычала она.

   - Детка…