Гниль

Но когда Гнилец засмеялся, Маан едва не лишился чувств. Возможно, это была неритмичная работа затронутых Гнилью легких или еще какой-нибудь отвратительный процесс, протекающий внутри чудовищно разросшегося тела… Но нет, Гнилец смеялся. И его смех, ужасный, искаженный, какой-то до отвращения человеческий, стегнул Маана словно литой свинцовой плетью.

— Я Гниль. Чудовище. Которое надо уничтожить, стереть. Уничтожить. Гниль.

Его манера говорить была определенно не человеческой. Используя обычные слова, Гнилец составлял фразы по одному ему понятному признаку, отчего постоянно казалось, что они несут еще один, какой-то особенный смысл. Но Маан понимал, что никакого другого смысла в них не было. Даже те Гнильцы, которые на третьей стадии сохраняют и речевой аппарат и остатки человеческого сознания, утрачивают способность ясно излагать свою мысль — следствие распадающейся нервной системы. Так инвалид, которого травма мозга превратила в ребенка, может неуклюже переставлять кубики с буквами, пытаясь собрать из них слова. Зачатки разума помогают ему, и иногда даже получаются осмысленные предложения, но это больше моторная и ассоциативная память, чем следствие настоящего разума.

— Чудовище. Прекрасно. Меня надо уничтожить. Ты пришел именно за этим, — Гнилец бессвязно бормотал, раскачиваясь из стороны в сторону, — Охотник. Слуга Контроля. Уничтожитель заразы. Ты пришел убить самое отвратительное, что только есть. Ты. Это же твоя работа. Как благородно. Ты ведь никогда не станешь таким как я. Ты всегда будешь находить и уничтожать…

Маан почувствовал, что срывается. Тело лежало в прежнем положении, но мир, окружающий его, уже начал меняться. Подернулся серым, отступил еще на шаг. Как будто на глаза его легла полоса серого шифона, делающаяся все темнее с каждой секундой. Маан понял, что умирает. Гнилец говорил, но слова его становились все менее разборчивыми. Собственные мысли Маана свились в тонкую струну, гудящую и неуправляемую.

В какой-то момент в комнате как будто стало светлее. Угасающее сознание Маана отметило это равнодушно, но вслед за этим где-то совсем рядом раздались голоса и топот множества ног.

Гнилец, чей слух не уступал человеческому, напрягся, застыл, с беспокойством поворачивая свою огромную голову, точно принюхиваясь к чему-то. Потом со скоростью, которая настолько не вязалась с его массивным неповоротливым телом, что глаз воспринимал это не как движение, а как мгновенное перетекание из одного положения в другое, метнулся к выходу, влился подобно капле чернил в темноту и пропал. Снаружи застрочили выстрелы, Маан различил быстрое басовитое тарахтение автоматов, хруст размалываемого камня, чьи-то крики и одиночные хлопки пистолетов. Он отчаянно старался удержать свое сознание на поверхности подобно тонущему, погружающемуся в стылые черные воды, но все труднее было набрать в грудь воздуха, а звон в ушах делался все громче.

Потом вокруг него появилось много людей. От множества фонарей комната оказалась залита светом, точно на потолке зажглись десятки осветительных сфер. Маан видел чьи-то лица, но ни одного не мог узнать. Все они казались похожими друг на друга. Но когда над ним склонился Геалах, Маан даже смог улыбнуться.

— Порядок, Джат. Мы успели. Не говори. Лежи, молчи. Я вызвал Мунна, сюда уже едут.

Чьи-то сильные твердые пальцы ощупывали его тело, кто-то с хрустом срезал с него липкую, почерневшую от крови ткань. Еще был треск ком-терминалов и чьи-то чужие голоса в эфире. Голоса были беспокойные, злые, но очень далекие.

Воздуха в груди оставалось мало, на один выдох. Маан не был уверен, что сможет еще раз вздохнуть, когда выпустит его из легких. Но его хватило на одно слово.

— Успели, — сказал Маан в пустоту перед собой.

А потом остатки темноты, не разогнанные мощным светом фонарей, ютившиеся в углах угольными тенями, завертелись, свились тугими лентами, заскользили перед глазами, закрутили его и смяли, не оставив после себя уже ничего.

ГЛАВА 7

Когда дверь открылась, Маан уже знал, кого увидит на пороге, хотя медсестра и не предупреждала его о посетителях. Просто почувствовал. А может, дело было в запахе — открывшаяся дверь создала движение воздуха в его крошечной белоснежной палате, и на смену опротивевшим уксусным запахам химикалий пришел аромат старомодного мужского одеколона и табака.

— Заходи, — сказал Маан, приподнимаясь в койке, — Я не сплю.

Геалах улыбнулся ему с порога. Из-за своего высокого роста он явно чувствовал себя неудобно в маленьком отсеке госпиталя, и Маан с затаенным злорадством подумал, что это хоть немного ровняет их сейчас. Его собственное неудобство было куда как ощутимее — на его голове был тугой, ватный на ощупь, кокон повязки, а правая рука висела, как перебитое птичье крыло, на груди, твердая, чужая и неподвижная. Больничная роба скрывала широкую повязку на торсе и многочисленные марлевые заплаты на его теле, но и без того лицо Геалаха вытянулось, когда он увидел своего шефа в таком положении.