Гнилая топь

При этих словах мрачное лицо Прозора стало еще мрачнее. Княжича надо оберегать, а иначе что они за дружинники! А вот от чего оберегать, этого он не знал. Одна надежда, что как-нибудь все обойдется, хотя, куда там! Прозор скосоротился и хрипло сказал:

— Еще Добромил, Веденю, то есть албаста увидел. Никуда этот упырь от башни не ушел: за конюшней притаился, выжидает. Мы-то с Велиславом все на тот берег смотрели, на гнилую Топь, а княжич по сторонам… молодец. Только как увидел, перепугался сильно.

— Нет, Прозор, — торопливо перебил Добромил. — Я не то что испугался, я опешил от неожиданности. Как я мог ожидать? В темноте-то не очень видно, ну и я, как Прозор говорил, постарался представить, что ее нет, будто день сейчас. И знаешь, Любомысл, у меня вроде получается… Кора сосен видна стала, хвоинки на ветвях… Здорово! — воскликнул мальчик. — Я стал оглядывать, что вокруг башни делается. Гляжу, а за конюшней что-то отблескивает, будто бы лужа. А откуда она тут, ведь дождь несколько дней не шел. Стал я присматриваться — глядь! — а лужа-то потихоньку в человека вырастает! Я сразу Прозора и Велислава за рукава тронул, и показываю им на то место. И сам вижу: точно — это упырь. А потом он стонать начал, да страшно так, глухо! И вдруг снова растаял и в лужу обратился. Он теперь тут до утра будет, Любомысл?

Любомысл, о чем то размышляя, мрачно кивнул.

— Да Добромил, до утра. Никуда не уйдет, будет нас поджидать. Упырю кровь нужна, да где ее взять-то? Он бы хотел к нам в башню войти, да запечатаны ходы-то. Через чеснок ему не прорваться… Будет ждать, а на рассвете уйдет. Упыри при солнечном свете не живут, с первыми лучами гибнут. Сжигает их Дажьбог. Но вот что я скажу, не вся нежить солнца боится, есть и такая, которой солнце не помеха. Хорошо, что албаст вроде бы не из такой нежити. Как только солнышко взойдет, надо отсюда сразу ноги уносить. И чем быстрей — тем лучше.

— А ты точно уверен, что он солнца боится? — спросил Прозор, — а вдруг этот упырь из тех, кому солнце не помеха? Эх, как я не догадался серебряную стрелу в него пустить? Так ведь одно дело в упыря бить, а другое дело на лужу стрелу тратить! Рука не поднялась, стрелы беречь надо.

— Тот, которого я на Змеиных Островах видел, со дна бухты вечером вылез, когда солнце уже зашло. Да и колдун островной говорил, что албаст только по ночам может из воды выходить. Днем он на дне лежит, в глубине, куда солнечный свет не достает: в ямах, под камнями, в подводных пещерах таится.

— И я хотел в него стрелу пустить — посмотреть, как серебро на нежить действует, да стрелы жалко стало, — сказал Велислав. — Кто знает, может еще пригодятся, жалеть буду, что именно ее не хватило. Хотя конечно оборони нас великий Хорс от такой напасти, чтоб мы такими стрелами отбивались! Любомысл прав: если б он в башню мог зайти — давно бы уже зашел.

— И знаешь ведь, что что-то жуткое на Гнилой Топи происходит, а костра на крыше не зажжешь, знака не подашь. Не знают в Виннете, как на такой случай тревогу подавать. Не было еще такой беды, — добавил Прозор.

— Ладно, авось обойдется — буркнул Любомысл. — Только вот что: вы спустились, а чеснок на проход не повесили, лазейку оставили. Мало ли другая нежить сверху нагрянет.

Добромил, схватив со стола вязку чеснока и несколько неиспользованных нитей, бросился к проходу наверх.

— Я мигом.

— То-то, что мигом, — пробурчал старик. Надо бы еще серебро туда повесить… И вот еще, знаете что, охотники вы мои?

— Что?.. — в один голос спросили Велислав и Прозор, чувствуя, что Любомысл как всегда скажет что-нибудь малоприятное, но верное.

— Не ходите так часто на крышу, как вы ходите! Раз сомненья есть, что это затишье, и буря вот-вот грянет, не надо! Не тешьте свое любопытство, ни к чему! Беда там ждет, даже я чую. Закроемся тут, еще серебром все запечатаем, и будем утра ждать. Нежить, ведь она всякая бывает… У нее и крылья имеются, и по стенам, она тоже ох как горазда лазать. Не ходите больше, прошу! Давайте-ка лучше поужинаем сейчас, да тризну по товарищам нашим погибшим справим.

Добромил споро увешав створки прохода чесночными головками, спускаясь, спросил:

— Вот, все сделал, теперь не влезут. Дядька Любомысл, а что за нежить с крыльями, какая она? Как летает?

— Да много всякой есть, княжич: у Столбов Мелькарта, что на самом заходе солнца лежат, водятся ведьмы Бруксы. Они не совсем как наши ведьмы, но, как и положено колдовать тоже могут. Ночью Бруксы, оборачиваясь темной птицей, вылетают из дома. А днем они обыкновенные девы. Только очень красивые: поглядишь на такую, так влюбишься сразу! — При этих словах Глаза Любомысла заблестели и даже голос дрогнул. — Только по ночам они не просто так летают, а ищут утомленных путешественников, что под открытым небом заночевали. И еще Бруксы очень любят детей. Они их поедают.

При последних словах Любомысла, произнесенных обыденным, даже скучноватым голосом, Добромил вздрогнул.

— Б-р-р! Ну тебя, дядька! Ох, ты пугать горазд! Куда там до тебя нашим сказочникам! Они только про жар-птицу, да кота-котофеича могут сказывать.