Гнилые болота

— Спасибо за комплиментъ! Выпьемъ лучше чайку, чмъ толочь воду въ ступ и спорить о словахъ.

— Отгого-то и длаются вс мерзости, пакости и пошлости у насъ на Руси, что разршеніе вопросовъ, обмнъ мыслей называется толченіемъ воды въ ступ,- горячо заговорилъ дядя и, врно, разршился бы отъ бремени долговязымъ незаконнорожденнымъ монологомъ о паденіи Россіи, если бы отецъ не испугался и не поспшилъ прервать его.

— Петръ Иванычъ, чай стынетъ-съ! — насмшливо крикнулъ отецъ.

Дядя подмтилъ выраженіе его голоса, еще разъ пожалъ плечами: пропащій, молъ, ты человкъ! — и принялся кушать чай.

Покуда горячилась бабушка и ораторствовалъ дядя, матушка вытерла мою руку, приложила клочокъ ваты къ пальцу и дала мн кусокъ сахару, булки и чаю, посмиваясь въ душ надъ этой бурей въ стакан воды.

Спустя нсколько времени, подобная исторія повторилась снова; только главная роль досталась не свч, а самовару, недавно вычищенному, ярко блествшему и наполненному кипяткомъ. Мн захотлось его погладить, — ну, и погладилъ. Но посл второй попытки я уже велъ себя весьма прилично. При появленіи свчей и самовара, я чинно складывалъ руки на стол или подъ нимъ и издали любовался коварными обольстителями. Я даже выказалъ очень раннюю способность сортировать въ одну группу однородные предметы, оказавъ равное съ самоваромъ почтеніе кофейнику, до котораго не дотрагивался ни разу. Посл этихъ уроковъ меня не боялись оставлять одного въ комнат, надясь на мое благоразуміе и опытность, и лестное довріе драгоцнныхъ родителей было вполн оправдано ихъ признательнымъ сыномъ.

Много подобныхъ вечеровъ и подобныхъ комедій совершилось въ дни моей дтской жизни, и я смотрлъ въ недоумніи на дйствующихъ лицъ, не зная, нужно ли мн плакать или смяться надъ ними. Такъ смотрятъ въ театр на говорящихъ актеровъ актеры безъ рчей, вызванные на сцену по вол автора пьесы; имъ неловко, они не знаютъ, какое выраженіе придать своему лицу, куда и какъ встать и куда двать свои руки, которыя, — вдь могъ же случиться такой казусъ! — вдругъ оказались такъ-таки совсмъ ни на что не нужными и лишними. Покуда придется мн играть эту незавидную роль, я постараюсь разсказать потихоньку моему читателю исторіи отца, бабушки, дяди и матери; время между тмъ промчится, и мн будетъ возможно выступить на сцену дйствующимъ лицомъ.

II Жизнь моего отца

Въ начал ныншняго столтія какой-то простодушный добрякъ (много такихъ добряковъ было въ то время) привезъ изъ Малороссіи въ Петербургъ семилтняго сироту Василья Рудаго и, неизвстно для чего и почему, опредлилъ его въ театральное училище. Долго тосковалъ ребенокъ по роднымъ черешнямъ: и сочнымъ арбузамъ, по своей дтской вол; часто плавалъ онъ и звалъ какого-то Хому, но Хома, быть-можетъ, также тосковавшій по ребенк, не слышалъ призывовъ, и тщетно лились горячія слезы дитяти. Приходилось поневол примириться съ новою жизнью, потому что старая прошла безъ возврата; утихъ ребенокъ и покорился своей судьб… Два или три года французъ-балетмейстеръ — та самая личность, подъ палкой которой впервые началъ чахнуть Мартыновъ — истощалъ вс силы и средства, стараясь вывихнуть по-своему руки и ноги неуклюжаго мальчугана. Онъ напрасно испортилъ нсколько фунтовъ горячей французской крови, обломалъ объ ученика нсколько палокъ, назвалъ его разъ сто «свинъ, скотинъ, снъ, соломъ, войнъ дровъ», и, наконецъ, передалъ его въ руки трубача-музыканта. Форма губъ мальчика заставила училищное начальство подозрвать въ немъ способность къ игр на труб. Въ т блаженно-наивныя времена оно руководствовалось только подобными соображеніями относительно способностей воспитанниковъ. И точно: дуть въ трубу ребенку было легче, чмъ, подъ палкою балетмейстера, становиться на носки и выдлывать антраша.