Гном. Трилогия

— Мне, конечно, тебя дурака жалко, сидишь у себя там все время… как паук в паутине, ей-богу. Но речь не о том. В конце концов, мое человеколюбие давно уже стало достаточно… абстрактным. А нужно мне прежде всего, чтобы система потеряла полную зависимость от одного Петрова. Чтобы через пару лет у нас сложился этакий распределенный, коллективный Петров. На случай твоего медового месяца, пенсии или кондрашки.

— Или измены Родине.

— Или так. — Кивнул Костоправ. — Тоже вариант.

Несколько позже Петр Гулин, честно заработавший себе «маленькую неприятность» с костным мозгом, оставил ему нестерпимо изящную надпись на идеальных пропорций листке желтоватой бумаги: «Микроорганизм, на который организм не может выработать иммунитет, не способен повредить этому организму». С тех пор работа знаменитого каллиграфа неизменно висит на стене рабочего кабинета Петрова. На само-то деле пресловутая теорема, поставившая точку на страшилках о «фатальных вирусах» и инопланетной чуме, в оригинале звучит несколько не так, длиннее и не столь афористично, но суть ее, в общем передана достаточно точно. Хозяин кабинета дорожит теоремой даже не в силу ее важности самой по себе, а по причине того, что она была первой, которую он выдвинул и строго доказал. С этого момента, по сути, открылась дорога настоящей формальной биологии и медицине.

Он категорически отказался от варианта с присвоением ему докторской степени «honoris causa», твердо заявив, что докторскую диссертацию напишет самолично, без дураков в прямом и переносном смысле. Потому что нефиг. И честно приступил, как только «Коллективный Петров» вкупе с доведенной «Мезенхимой» сняли-таки с него большую часть рутинной работы. Тема работы: «Искусственный иммунитет: постановка проблемы, базовые понятия, некоторые возможные подходы». Старшие, те, кто понимают, сами по себе люди храбрые и склонные к парадоксальному мышлению, пытались его отговаривать. Им было почему-то не по себе. Да ладно вам, — успокаивал их Петров, — это же чистая теория. Тут до практического применения триста верст, и все лесом. Не волнуйтесь, Старшие Товарищи. Но они почему-то по-прежнему продолжали нервничать. Считая его в высшей степени надежным и достойным доверия товарищем, в этом вопросе они ему почему-то не верили вопреки всем заверениям. Им казалось, что человек, которому не страшны НИКАКИЕ инфекции, и, скорее всего, никакие опухоли, уже не может считаться в полной мере человеком. Выходит за рамки заботы о будущих поколениях. Некоторых людей время от времени начинают беспокоить такие неожиданные вопросы.

И все-таки одно из его достижений, на наш взгляд, не нашло достойного отражения в литературе. Способ его работы на уровне, так сказать, практики: несколько позже примерно в том же «паучьем» стиле стали работать ведущие специалисты «Панакеи», которых ВСЕГДА было слишком мало. Естественно, имелись свои поправки в зависимости от специальности и специфики, но, в конце концов, с разработкой манипуляторов с совершенной «обратной связью» к чему-то похожему пришли даже хирурги-имплантологи. Сидя у себя за специализированным терминалом, тот же Шумаков мог контролировать сразу несколько операций в местах, находившихся, порой, на разных континентах. И, при необходимости, вмешивался на особенно сложных этапах. Иначе они, пожалуй, успевали бы в несколько раз меньше. Значит, — не успевали бы.

Зрелые семечки

— Так… так… так. Как, говорите, фамилия? А у этого придурка? А договориться с обиженным — никак? Жаждет крови? Л-ладно. С ним поговорит наш представитель. Что ж, — это правда… Не желает разговаривать, и собирается вести разговор через своего адвоката? Ну, это не принципиально. А меры, мы, понятно, примем. Такого не спускают, в нашей организации — тем более. Накажем, говорю…

Товарищ Кузьмин бросил трубку, и, невзирая на уверенный тон, которым доселе вел разговор, без сил плюхнулся на стул. Подумав, сжал голову руками и замычал, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Господи… Что случилось-то?

Кузьмин поднял на него совершенно дикие глаза.

— Жора Мясников. Не помнишь такого?

— Почему не помню? Отлично помню. Талантливый парень. И еще почему его запомнил: увидел первый раз, и думаю, — до чего унылая вислоносая физиономия. Прямо сосуд мировой скорби. Ходячая депрессия. А он, на самом деле, такой хохмач оказался! Мы с ним, бывало, животики надрывали со смеху.

— Он и сейчас все такой же шутник. А ведь сколько лет прошло. Думал, меня уже вообще ничем не удивишь, а… Ну, бля, вообще!!!

— Ты начал говорить, — так говори. Нет, — молчи.