Гном. Трилогия

Происшествия такого такого множились день ото дня, словно черви в гнилом мясе, нарастали половодьем, как будто где-то прорвало плотину, и жить дальше, не решая в этом смысле ничего принципиально, было нельзя. Вот тогда-то и был выработан всеобъемлющий комплекс мер, обеспечивающих относительно безопасное и свободное функционирование компании. Тут было и то самое островное расположение филиалов, и объявление компании рабочим органом ВОЗ с «особым статусом», — в силу особого статуса, — и «двойная» охрана акватории. И, кроме того, гуманисты — доктора бы-ыстро вспомнили мудрое предложение Алексея Николаевича о немотивированных отказах и «черных списках». В них, помимо непонятливых зарубежных политиков с магнатами, с подачи начальства, угодили и те, кто провинился перед самой «Панакеей» и ее отдельными работниками.

Хлеб Насущный III: сегмент Большого Круга

— Но это же невозможно, — Эшенбах развел руками, — даже если мы прямо сейчас как-нибудь их промаркируем, — мы же все равно не сможем быть уверены, кто из них — кто… Если их просто переложить справа — налево, то они же опять, в очередной раз, перепутаются.

— Слышь, герман… ты что, — взаправду? Старшая — вот, которая толстая. Видишь — щеки?

— Ах, та-ак… — протянул он, и вдруг, ухватив толстую, которая со щеками, за левую ногу, ловко вздернул ее на руки, подхватил, по всем правилам, под мышки и присмотрелся к красной мордочке, — ну разумеется! И где только были мои глаза. Толще на целых сто граммов. Даже, пожалуй, на сто десять.

Молодая мамаша, совершенно ошалев от его выходки, опомнилась только сейчас. Время от времени какая-нибудь выходка мужа, шутка, фраза сама по себе или в контексте разговора вдруг выбивалась из ряда, как дырка на месте отсутствующей доски в аккуратном штакетнике, напоминая, что он все-таки чужак, порождение совсем иных норм культуры. В такие минуты его в пору было убить. Так и подмывало, между прочим.

— Да ты што творишь-то, ирод?!!

— Не беспокойся, я хорошо умею. Видишь, она даже не напугалась, ей хорошо. Хотя, — согласен, шутка глупая, прости. Я сам слишком глупый сегодня. Это от смущения, что у меня, такого старого, дети. Самый глупый и самый счастливый день в моей жизни.

— Дай сюда!!!

— На…, — и, передав «старшую» матери, осведомился, — договор — в силе?

— Да называй, ладно! Только, — слышь? — не выдумывай там. Попроще как-нибудь. Чтоб не смеялись потом.

— О, не волнуйся. Проще не бывает. Ты будешь Луиза, — слышишь меня, дитя? Но только мать и подруги непременно будут называть тебя Лизой или Лизаветой. А твою младшую сестру, еще проще, назовем Марией. Так — пойдет? Нормально?

— Всяко пойдет. Привыкнем. О-хо-хо… Послал же господь, на старости лет…

Ну, тут она несколько преувеличила. К примеру, ее мать, невысокая, худощавая и тихая нравом, последнего ребенка родила, будучи на пять лет старше. Да и, глядя на нее саму Дарью Степановну, как-то не верилось, что старость догонит ее в ближайшие двадцать-тридцать лет. С какой стати-то? Голодовкам, похоже, больше не бывать, так что жить бы и жить. А он опять понял ее слова несколько не в том смысле, который она в них вкладывала.

— Ты права, Мама. Я, конечно, плохой христианин. И раньше не был слишком прилежным, а уж после всего того, что довелось увидеть… Он, отвернулся, махнув рукой. — Но теперь в пору уверовать снова: девчонки, да еще сразу две. Обе, значит. Так что ты права. Не иначе, как Бог, больше некому. Это, конечно, глупо, но я со временем непременно найду какого-нибудь пастора и возьму на прокат специальный парадный жилет, чтобы прийти к нему на причастие по всем правилам. Как, бывало, ходил на воскресную службу мой батюшка. Этого сейчас просит моя душа.

— А крестить?

— А! Это не есть важно. Окрести здесь, все равно Иисус узнает своих.

«вууУУХХ-х!!!» — на улице взвыло, стремительно нарастая до максимума и стихло, остался только сдержанный, постепенно слабеющий звон турбины, как в бочку, бухнул и сразу замолк серьезный, флегматичный Карзуб, скрипнула-шарахнула калитка, а следом что-то с грохотом обрушилось уже в сенях. Совокупность звуков удостоверяла личность гостя не хуже личной подписи. Анфиска. Явилась глядеть сестер за сорок два километра спустя какой-то час после появления матери с новорожденными дома. По обыкновению, ворвалась, как вихрь, гоня перед собою волну слегка спрессованного уличного воздуха.

— Ну, где?! Ух, ты…

Увидав, уменьшила мощность, сбавила обороты и намного, намного приглушила звук, с ходу заворковав с мелюзгой. В такие моменты весь остальной мир для нее переставал существовать, а сама она разительно менялась. Младенцев — обожала совершенно безумно, причем не только своих. Герр Эшенбах, с его привычкой давать всему точные определения, глядя на нее сейчас, нашел подходящее уточнение: она была до младенцев как-то… жадной, что ли? Их общество просто не могло быть для нее лишним.

— Фи-ис…

— А?!

— Говорю: благоверный-то твой — где?

— А! Че, не знаешь его, что ли? Сроду шагу не прибавит. Сейчас будет…