Гном. Трилогия

— Мне не удалось найти иных объяснений таким разрушительным действиям. Возможно, они есть, и тогда хотелось бы их знать. Чтобы не делать ошибок впредь.

Ах ты засранка… Отлично ты все знаешь. Как и то, что об истинных причинах подобных выходок в этой стране тебе не скажет правды никто. Даже он. Потому что слова эти непроизносимы.

— Ми знаем Льва Захаровича Мехлиса, как искреннего, прямого работника, всем сердцем болеющего за порученное дело. Предлагаю считать, что в данном случае Лев Захарович руководствовался горячим желанием помочь фронту в самый трудный момент. Имело место… известное нэдопанимание всех последствий этого распоряжения. Вопросы?

— Можно?

Вождь кивнул, и Карина задала‑таки свой вопрос. — Чем, в плане последствий, такая безответственная некомпетентность так уж принципиально отличается от вредительства?

— Товарищ Морозова. Есть мнение, что мы разрешим вам любыми законными методами пресекать выполнение явно вредных распоряжений. Если, конечно, вы потом сможете это… доказать. Все свободны… А вас, Морозова, я попрошу задержаться еще ненадолго.

— Так застрелила бы, женщина?

Она ненадолго задумалась, эта пауза и произвела на Вождя наибольшее впечатление, и сказала больше любых слов, а потом честно ответила.

— Все‑таки нет. Александр Иванович мог пострадать. А им рисковать нельзя, он не какой‑то там дивизии, он целой армии стоит. Двух армий. Трех!

— А так, — он внезапно заглянул ей прямо в зрачки, словно уколол тяжелым взглядом, — выстрелила бы?

Он не ошибался, не мог ошибиться: такие жесткие, равнодушные глаза бывают только у убийц. При этом не так уж важно, что она, скорее всего, на самом деле не убила ни одного человека.

— Почему нет? Трудно найти другого такого человека, чтобы так же было ни капельки не жалко. Вы знаете, что не было ни одного случая, чтобы его вмешательство принесло хоть какую‑то пользу. А вред, по слухам, страшный…

— Не все так просто, Морозова. — Задумчиво прговорил Сталин. — Не все так просто. Ты еще слишком молодая, чтобы понять, поэтому просто поверь: такие тоже бывают нужны… А кого‑нибудь другого — застрелила бы?

— Не знаю. Других как‑то не за что.

— А если — будет за что? — Настойчиво продолжал он, как будто хотел выяснить что‑то для себя важное. — Как с наркомом?

— Да.

— Кого угодно?

— Да.

— За единственным исключением?

— Бессмысленный вопрос. Да.

— С единственным?

На этот раз она задумалась чуть дольше. И эта пауза тоже кое‑чего значила.

— Пожалуй, с двумя.

Он некоторое время испытующе смотрел на нее, а потом резко оторвал взгляд. Устало махнул рукой в знак того, что аудиенция закончена.

…А ведь она не врала, когда говорила про два исключения. Не подлизывалась и не пыталась подладиться под него, Сталина. Потому что ей нет нужды врать и подлизываться. Она просто не видит в этом никакой выгоды для себя. Нет, — поправил он сам себя, — это неправильно. Не «не видит», а не ищет. А досто‑ойная смена растет, нечего сказать. Следующие поколения неизбежно идут дальше нас. Поэтому нет ничего удивительного что им приходится так стараться.

Когда, — не в тот раз, спустя какое‑то время, — Мехлису удалось поговорить со Сталиным наедине, он, наконец, смог дать волю своему возмущению. Перед этим ему довольно долго не удавалось найти подходящий момент, казалось даже, что Коба избегает его. Вождь, — очевидно, по забывчивости, — не предложил ему сесть, но, как будто, был в неплохом настроении. Он слушал старого соратника, — и молчал. Минут через пять жестом предложил сесть, — и молчал. Слушал, кажется, не без любопытства, — но молчал. А потом мягко прервал на середине фразы.

— Лев, — проговорил он добродушно, — ты дурак и говно. То, что ты ТАКОЙ дурак и говно, единственная причина, по которой мы тебя не расстреляли. И если ты, говно, еще раз сунешься на 63‑й завод, мы тебя тоже не будем стрелять. Тебя пристрелит эта Морозова. Я разрешил. Но она пристрелила бы тебя и без разрешения. Иди.

Именно этот нелепый эпизод этот имел то следствие, что Беровичу присвоили статус, равный статусу наркома, и никакой Мехлис больше не мог ему приказывать даже и с формальной точки зрения.