Гном. Трилогия

В разговорах между своими, новость передавалась в манере почти стереотипной: «Вы в курсе?» — затем кратко излагалась суть дела, сопровождаясь мимолетным взглядом в глаза, чуть приподнятыми глазами, и — не пожатием плеч даже, а намеком на такое пожатие. Чудовищная неуместность, практически — неприличие указания Вождя в текущих условиях понимали все, кто вообще соображал в деле. И опять‑таки тут присутствовал некий нюанс: гордость за то, что — нелепость, а что сделаешь? Но даже и прозрачные намеки, как выяснилось, понимают не все.

— А что? — Поднял брови Берович. — Это, вообще говоря, очень правильно. Сам подумывал, но, знаете? Са‑амым краешком сознания. Не пускал до башки. Так что, может, только сейчас выдумал, что подумывал. А так — правильно. Одна беда — трудно страшно, но правильно. Если справимся быстро, то правильно, если не справимся, затянем, — то плохая затея. Опоздавшая вещь выйдет. Потом заново, почитай, с самого начала делать придется…

— Да как ты не понимаешь! А! Ну ты что, правда не понимаешь?

— Вот ты меня послушай, ты не психуй только, выслушай… Летать на этих штуках научатся не сразу, а сбивать — так вовсе не скоро. Ты не спорь, это так, даже к бабке не ходи… И чем займутся те, кого все‑таки заставят «страдать херней, вместо того, чтобы фашистов бить»? Никто не умеет ныть так занудно, как строевой пилот, которого заставили переучиваться на технику нового поколения.

— Ну это уж ты з‑загнул!

— Да‑а?! Да в сорок первом, перед самым началом, на новых истребителях летать было некому! От них шарахались, как черт от ладана! Никто на самом деле вовсе и не хочет принципиально новой техники, хотят, чтобы такая же, привычная, — но при этом все на два оборота круче! Другое дело, что так не бывает. Но ты меня перебил: вот эти вот орлы, которых заставили, по причине временной своей истребительской импотенции займутся штурмовкой. Вот увидишь! Верховный в машинах понимает постольку‑поскольку, то, что назывется «ориентируется», а вот в людях — почти все, поэтому и заказывает машины под то, что будет делаться на самом деле!

— И что? Все бросишь, и будешь выполнять капризы?

Берович помолчал, глядя чуть в сторону и барабаня пальцами по крышке стола, потом вздохнул:

— Нет, так сразу это, конечно, нереально. У нас первые прототипы уже в ходу, готовы на семьдесят процентов в металле. На следующие мы поставим оружие помощнее, и предусмотрим подвеску мелких бомб. Так легче будет перейти к затее Верховного. А переходить все равно придется, хотя это и не очень‑то…

Это он правильно заткнулся. Очень своевременно. А то уж вовсе глупо вышло бы.

Потом какие‑то поляки с предельным риском для жизни сфотографировали одну из немецких машин, и с немыслимыми ухищрениями передали снимки в Москву. Конструкторы жадно, буквально с лупой разглядывали дрянные оттиски, но своего отношения никак не выказывали. Это было бы и бесполезно, и небезопасно. Отучены были накрепко, кто на своем опыте, кто на чужом. И теперь все, как один, почуяли смысл стреловидных крыльев. Хотя прежде, когда о перспективности такого плана плоскостей говорил Роберт Людвигович, с ним не спорили, но, как обычно, считали его малость блаженным, а себя — страшно практичными и крепко стоящими на земле‑матушке. Пятнадцатипроцентное сужение их к концу — через месяц, и поперечные гребни, позволявшие приручить турбулентность на высоких скоростях, — через три, были уже чисто собственными, насквозь своими.