Гномики в табачном дыму

На беленых стенах трепещут розовые блики, в комнате блаженно тепло. Через оконце льются желтые лучи луны, оконный переплет вытянутым крестом лежит на полу, и в этой игре цветов я чувствую себя сказочно всемогущим. А что я совершил бы в самом деле, обладай всемогуществом? Знаю, этого никогда не будет, и потому ничего стоящего в голову не приходит.

Огонь постепенно теряет силу, дрова больше не потрескивают. В комнату вступает тишина. Инна спит безмятежно. Я смотрю на ее беспорядочно рассыпанные волосы и радуюсь. Чему? Всему.

— Темур!

— Чего, Инна?

— Давно проснулся?

— Да.

— Знаешь, что я тебе скажу?

— Нет.

— Молчи! Глянь в окно — сказка, белая сказка!

Я присаживаюсь у нее в ногах и послушно смотрю на знакомый, но всегда новый пейзаж. «Белый снег, — думаю про себя. — Белая сказка».

— Нравится?

— Подвинься немного.

— Нашел время лежать! Смотри, какое утро!

— Утро хорошее. Подвинься.

— Давай встанем… — говорит Инна и отодвигается к стене. — Как ты быстро замерз! — Она кладет голову мне на грудь, старается поскорее согреть. — Чем будем заниматься сегодня?

Я запускаю руку в ее волосы и перевожу разговор на другое: почем я знаю, что мы будем делать сегодня.

— Еле согрелся, а ты уже…

— Какая у нас сегодня программа?

— Прежде всего встанем, затопим печку, чтобы можно было одеться. Только не знаю, кто из нас сумеет…

— По-твоему, я должна растопить, да?

— У нас говорят: если девушка быстро и хорошо разводит огонь, то быстро и удачно выходит замуж.

— Любопытно.

— Что?

— Мне еще не доводилось топить печь, выходит, я обречена оставаться девой? Впрочем, проверим свои способности!

Инна становится на постели и надевает халат. Пружины напряжены, Инна дурачится, слегка подпрыгивает — разошлась. Я молчу, закрываю глаза, взлетаю и опускаюсь, наконец Инна падает, потеряв равновесие.

— Ой!

— Ушиблась? — Я не открываю глаз.

— Не, испугалась.

— Чего?

— Что на тебя повалюсь.

— Я бы и не почувствовал. Хоть топором ударь, мне не больно.

— Ты уверен?! — Инна изо всех сил молотит меня кулаками по груди.

Я с головой ныряю под одеяло, съеживаюсь.

Инна барабанит по моей спине, потом стремительно соскакивает с постели, сует ноги в тапки и возится у печки.

Скоро в комнате разливается желанное тепло. Я храбро высовываю нос и улыбаюсь.

— Вставай, лентяй!

— Давно не слышал знакомых приятных слов.

— Не нужно ли чего, детки? — стучится в дверь хозяйка.

— Если можно, вскипятите нам чай.

— Сейчас.

Мы выбираемся во двор умыться. Снег режет глаза, я невольно жмурюсь, морщусь, скидываю рубашку и растираю снегом плечи, грудь, руки, лицо, а когда в очередной раз нагибаюсь взять снег, Инна вскакивает мне на спину и машет ногами. Я нарочно валюсь в снег и барахтаюсь в нем вместе с ней. От мокрого снега сводит мышцы, перехватывает дыхание, я встаю. Инна протягивает мне полотенце, я докрасна растираю кожу и чувствую — в один миг проглочу все, что у нас в рюкзаке, и не умру, никогда не умру!

Инна разрумянилась.

— Есть хочу страшно!

— Есть она хочет, есть, — передразниваю я, и мы трусцой бежим в дом.

— Обрати внимание, мы говорим иногда: «белый как снег», а ведь никогда не имеем в виду такой вот белизны, — замечает Инна и указывает мне на снег. Мы на лыжной прогулке в лесу. — Думаешь, и летом эти ели кажутся такими зелеными, или мой свитер в городе выглядит таким красным? Здесь снег белее белого, и от этого все становится ярче, красочней.

— Правильно.

— Насмехаешься?

— Нет, соглашаюсь.

Я следую за Инной — ее лыжи оставляют на снегу легкие полоски, за мной тянутся глубокие колеи.

— А когда спускаемся с горы, будто крылья вырастают и птицей летишь вперед, поразительное ощущение свободы, легкости, — восторженно продолжает Инна. — Только в конце склона, когда скорость спадает, осознаешь постепенно, что ты не отрывался от земли, что, к счастью или к сожалению, ты по-прежнему человек.

— Правильно.

— Перестань, что с тобой! Вечно все высмеиваешь.

— Почему? Я всего лишь подтверждаю.

— Подтверждаю! — передразнивает меня раскрасневшийся ангел.

— Не веришь?

— Нет.

— Поди ко мне.

Инна поворачивает лыжи, еле справляясь с ними.

— Брось палки.

Она втыкает палки в снег и обвивает мою шею руками. Я целую ее в замерзшие щеки, нос.

— И сейчас не веришь?

— Чему? — она забыла, зачем я позвал ее.

— Что я во всем согласен с тобой, что не насмехаюсь.

— Нет, не верю!

Возмущенный, я с такой силой прижимаюсь к ней, что у нас сплющиваются носы.

— Не верю! Не верю!

Лыжи ее внезапно заскользили, и она почти падает. Я мгновенно подхватываю ее и удерживаю на ногах. Но тут и мои лыжи разъезжаются. Мы падаем. Смеемся. Встаем. В волосы Инне забился снег, снежинки тают на лице. Хочу стряхнуть с ее волос снег, но руки мои не выпускают Инну… Если б еще одна рука была… Третья рука!.. Черт-те что приходит в голову! А почему бы, собственно, и нет? Наверняка не помешала бы. Особой красоты человеку не придаст, это ясно… Нарушит симметрию.

— О чем задумался?

— Так, ни о чем! Глупости лезут в голову.

— И вашей милости приходят в голову ничтожные мысли?

— Наша милость ничем не отличается от других. Наша милость подобна всем.