Гномон

(Стеганография – это способ скрывать значимую информацию в другом массиве данных, который называется текстом прикрытия. Первыми стеганографическими посланиями были войсковые приказы, написанные на каменных таблицах, которые затем покрывались воском с другим набором приказов. Чтобы прочесть настоящее послание, нужно было поместить таблицу в кипящую воду и удалить воск. Стеганография – не криптография, а прикрытие, камуфляж. Криптографы морщат нос, потому что стоит начать поиски стеганографически спрятанной информации, тут ее сразу и найдешь.

Так что мне нужно сидеть тихо. Не хочу, чтобы меня нашли, рано.)

Но погодите-ка. Давайте я вас по-честному спрошу: этот последний пассаж звучит похоже на меня? Похоже на женщину, которая живет в доме без машин и учит местных детишек составлять бумажные каталоги, чтобы обмануть власти? Похоже на библиотекаршу, которая затеяла личную революцию? Если принять за основу, что я сама о себе думаю – теперешняя, этот фрагмент, – большую часть времени я рассказываю истории пятилетним детям. Я не пишу манифестов, просто раздражительная. И уж точно не загадываю логические загадки, не толкую об эскейпологах и способах сокрытия данных.

Или это нормально? Вполне можно вообразить, что изобретение тайной личности – механизм психологической защиты, к которому мы обращаемся из-за беспомощности перед допросом, призванным выявить несуществующую истину. Так что, вероятно, я и есть обычная женщина в коме, которой снится, будто она необычная женщина, вступившая в борьбу с Мужчиной. Обычная я, обычная…

Ой. Я забыла свое имя.

Это не столь трагично, как звучит. Я не чувствую бездонного провала в сознании. Мне не больно. Все нужные слова вертятся на кончике языка. Имя есть, просто сейчас я не могу его вспомнить. Так бывает, когда придумываешь отличную мысль, хочешь ею поделиться, но кто-то другой говорит, а когда заканчивает свою речь, ты уже не можешь ее вспомнить, но чувствуешь след, и стоит пойти по нему – заново поймаешь мысль. Этого и следует ожидать, если ты остаешься в сознании, пока кто-то другой потрошит твой мозг.

Интересно, я помнила свое имя, когда они начали? Уверена, что помнила, если это не было ложное имя, под которым я скрывалась, будучи опасной и глубоко законспирированной шпионкой. Куда вероятнее, что они облажались и сделали дырку в той части моей головы, которая знала, кто я. Или нарочно так поступили: отделили это знание от моего, чтобы ускорить процесс самораскрытия. Если я могу сознательно его контролировать, это даже разумно. С другой стороны, если я и вправду не могу вспомнить, кто я, они эффективно спрятали от себя то, что хотят узнать, и, если я не помню, как это сделать или остановиться, они не смогут заставить меня раскрыться. Надежнее было бы по очереди обрушивать мои нарративы один на другой, чтобы вызвать когерентное сознание. Такой подход кажется необоснованно примитивным. Ребенок и тот справился бы лучше.

Если бы, конечно, разбирался в психологии, символизме, сложностях нанохирургии и нейродопросов.

(Нет, положительно, это не похоже на меня.)

Есть здесь кто-то еще? Или это просто эхо?

Эхо? Эхо? Эхо?

Наверное, это сенсорная депривация и когнитивное отчуждение, вызванное препаратами. Я так думаю. Или схожу с ума. Попытаюсь не свихнуться. Если вы думаете, что я схожу с ума, прикройте руками глаза и кудахтайте, как курочки.

Вот. Видите? Юмор на допросе.

Где-то там, в свете солнца, я слышу, как они переговариваются.

* * *

Они злятся, потому что до сих пор не получили информацию, которую хотят. Не получили мою жизнь, мое тайное личное «я», исполненное ненависти к машине. Получают только куски биографий Константина Кириакоса, Афинаиды Карфагенской и Берихуна Бекеле. Им это не нравится; они не понимают, почему так получается, и это им не нравится еще больше. Они продолжают поддерживать открытыми потоки «нелокальных нарративов» – так они называют моих персонажей, – каждый на отдельном экране, чтобы можно было их проигрывать снова и снова. Что они имеют в виду? Если бы мои глаза видели, я наверняка увидела бы, как они смотрят на меня сверху; призрачные солдаты, вступившие в бой, чтобы сохранить жизнь настоящей мне.

Я не вижу, но слышу, слышу унылую профессиональную болтовню людей, которые убивают мое внешнее «я».