Гномон

Нейт закатывает глаза и сообщает Кин, что входить не нужно, и та, разумеется, входит. Вся сцена – абсолютно в ее стиле: сперва заставила Нейт сказать, что с ней все хорошо, и поверить в это, а потом мягко воспользовалась прерогативой своей должности и вошла, но так, чтобы оставаться лишь подругой и коллегой. Уорент-офицер Кин так же хорошо знает свое дело, как детектив Нейт свое. Но человек она на удивление непрояснимый. А Нейт как инспектор Свидетеля терпеть не может непроясненность.

Кин живет в обществе тотального наблюдения, но умудряется оставаться непонятной. Будто свой характер, свое «я» она спрятала в голове так глубоко, что все ее внешние проявления ничем не выделяются, остаются невыразительными. Нейт видела ее невыразительно озабоченной, невыразительно оживленной, невыразительно сочувствующей. Она ее даже видела невыразительно флиртующей: легкие, как крылья бабочки, пальцы словно невзначай коснулись кожи и вызвали ответный вздох. Она легко может себе представить, как Кин невыразительно занимается любовью, может, настолько невыразительно, что потом и вспомнить нечего; о ней забудут, как только она закроет за собой дверь.

Лишь однажды Нейт видела, как Кин сделала что-то искренне, от всего сердца, так что на миг показался ее настоящий характер. Это случилось на новогоднем корпоративе для сотрудников Свидетеля. Все пришли с семьями, гудели и радостно растекались по снятому для этого случая помещению на Парк-Лейн, оформленному под альбом «Битлз». У стены застыл маленький мальчик в голубом плаще с капюшоном – несчастный и одинокий, между детским уголком, где показывали кино, и группками взрослых, рассевшихся на оранжевых пластиковых стульях и белых яйцеобразных креслах. У нее на глазах первый приступ отчаяния заставил мальчика скривить губы, вот-вот хлынут слезы.

Нейт обратилась к Системе с запросом о лучшей стратегии вмешательства, но увидела, как к нему подошла Кин – с жареной креветкой на палочке в одной руке и стаканом бурбона в другой – и опустилась на одно колено. Одним невероятно ловким движением она поставила на землю стакан и положила на него закуску, затем ее длинные пальцы сняли со стеклянного столика колоду карт. Повернувшись к ребенку, она пустила карты ручьем из одной руки в другую, а потом запустила их обратно, снизу вверх, будто обратила время вспять. Нейт ждала, что Кин предложит мальчику выбрать карту, а потом поняла, что та не станет этого делать. Представление ничего не требовало от целевой аудитории. Не было интерактивным. Это подарок. Мальчик сразу это понял и обрадовался. Между ними возник взаимный договор, и Кин добилась от него полного сотрудничества, даже не попросив об этом.

Кин выложила на полу змейку, которая вывернулась сперва в одну сторону, затем в другую, а потом смахнула карты рукой так, что они сложились в веер. Одно незаметное движение – и они будто испарились, а потом вдруг снова возникли, но уже в своей картонной упаковке, которую Кин вручила маленькому зрителю. Мальчик принял подарок, а Кин взамен получила от него какое-то признание – тайное желание, вопрос, старый кошмар – и в тот же миг его разрешила. Мальчик заулыбался и, не сказав спасибо, умчался обратно к другим, и на миг Кин казалась очень довольной. Выражение лица не изменилось, когда Нейт перехватила взгляд Кин, но все равно инспектор почувствовала, что настоящая женщина снова ушла на дно, и поняла, что не стоит упоминать о картах и мальчике, когда они столкнулись у фуршетного стола через несколько минут.

Кин непринужденно (и без приглашения) уселась у нее на диване, принесла невыразительную коробку шоколадных конфет среднего размера и фруктовый сок, который можно пить, пока уорент-офицер позаботится о том, чтобы инспектор не вернулась к работе раньше, чем следует.

– Со мной все в порядке, Пиппа, – повторяет Нейт.

– Я знаю, – улыбается Кин, прежде чем перейти к формальному опросу, которого Нейт и так ждала. Нет провалов в прошлое? Руки не дрожат? Нет галлюцинаций? Нет дезориентации, внезапных приступов горя, страхов? Не возникает жгучего и сильного желания отомстить?

Нет, нет, нет, нет и так далее.