Гностики, катары, масоны, или Запретная вера

Это заставляет задуматься, представляют ли собой спасение, как оно традиционно понимается, и гносис одно и то же. Судя по вышесказанному, очевидно, нет. Спасение обычно понимается как данное Богом обетование помощи в момент наступления смерти человека: душа будет спасена от попадания в нежелательные измерения реальности, то есть от ада. Помощь будет естественным образом предоставлена, если о ней попросить. Гносис — это состояние когнитивного пробуждения, его удостаивается очень небольшое число людей (в основном потому, что очень немногие люди его ищут). Спасение — это цель внешнего христианства; гносис — это цель внутреннего круга. Если использовать средства библейского символизма, то спасение символически представляется водным крещением Иоанна Крестителя; гносис же представляется Христовым крещением в духе.

Обозначенное таким образом различие достаточно очевидно, но понимали его далеко не всегда. Возможно, даже на самом раннем этапе христианства люди его не осознавали. Вероятно, это была основная причина разногласий между гностиками и протоортодоксальными христианами в первом и втором веках нашей эры. Гностики во главу угла ставили внутреннее озарение; освобождение в час смерти могло казаться им отклонением от подлинной цели духовных поисков. Для протокатоликов же эта забота о гносисе виделась опасным уклонением от того, что они считали единственным важным моментом. Тысячу лет спустя эти противоречия (или взаимное непонимание) продолжали присутствовать. Католики считали катаров опасными еретиками с их акцентируемым консоламентумом — очевидно, бессмысленным, поскольку таинства церкви являли собой все необходимое и достаточное для спасения. Катары же говорили своим последователям, что одного лишь крещения водой недостаточно для подлинного пробуждения.

Куртуазная любовь

Еще одним феноменом, ассоциирующимся с катарами, стала l’amour courtois, или куртуазная любовь, прославленная в поэзии трубадуров, средневековых провансальских поэтов, посвящавших свои стихи любовной теме. Эта ассоциация может показаться странной. Не вполне ясно, что могло быть общего у этой версии романтической любви и катаризма, который был настолько непреклонен в своем презрении к мирским вещам. В своей классической работе «Любовь в Западном мире» Дени де Ружмон пишет по этому поводу так:

«С одной стороны, катарская ересь и феномен куртуазной любви развились одновременно в двенадцатом веке, также они совпали и пространственно, обнаружившись на юге Франции. Можно предположить [sic] эти два течения совершенно никак не были связаны друг с другом? Не войти им друг с другом ни в какие отношения — было бы самым странно! Но с другой стороны, если мерить иной мерой, то какая может обнаруживаться связь между мрачными катарами, чьи аскетические установления заставляли их избегать всяческих контактов с противоположным полом, и яркими трубадурами, всегда радостными, готовыми к любому безумству, обращавшими любовь, весну, рассвет, цветущие сады и образ Дамы в песню?»

Словосочетание куртуазная любовь должно заставить нас предположить, что оно возникло в аристократических дворах той эпохи [10]. Но слово «court» (cour по-французски; прилагательное от него — courtois) может указывать не на двор короля, а на имевшие место в двенадцатом веке «суды любви», которые издавали установления и выносили решения по «сердечным вопросам». Председательствовали на них высокородные дамы. Элеонора Аквитанская, жена французского короля Людовика VII, а позднее английского короля Генриха II, возглавляла подобный суд. Один такой суд был под началом графини Шампанской. В 1174 году он издал замечательное постановление: