Гностики, катары, масоны, или Запретная вера

Еще более замечательным представляется случай французского философа Рене Декарта (1596–1650). Как раз с его фигурой, более чем с кем-либо еще из числа мыслителей, за исключением, может быть, Бэкона, связано возникновение современного научного мировоззрения. Его «Рассуждение о методе» можно представить как реализованное в виде изданной книги предписание братьев изучать Librum Naturae. Декарт описывает это так: «Как только я достиг возраста, позволявшего мне освободиться от попечительства моих учителей, я совершенно забросил изучение литературы… решив не изучать никакой иной науки, кроме той, которую я смогу найти внутри самого себя, или великой книги мира». В его «Рассуждении» выдвигается программа, подобная бэконовской, сориентированная на метод, способный объединить все науки на основе математических начал, к важнейшим из которых относится разработанная им картезианская система координат.

Связи Декарта с розенкрейцерами столь же удивительные, сколь и мистифицирующие. В период издания манифестов молодой человек отправился в Германию — это происходило в 1619 году, — имея своей целью изучение разных сторон жизни посредством «путешествий, посещения дворов и расположений армий, вхождения в контакт с людьми различных нравов и сословий, накопления разнообразного опыта», но также и поиск розенкрейцерского братства (конечно, ему так и не удалось его найти). Он подумывал о вступлении в католические вооруженные силы, собиравшиеся выступить против курфюрста Пфальцграфа, но затем он изменил решение и уединился в одном доме на берегу Дуная. «Рядом со мной не было ни одной компании, которая могла бы отвлечь меня, также, по счастью, мной не владели заботы или страсти, могущие помешать мне, я проводил целый день запертым в комнате, обогреваемой закрытой печью, — там я имел полновесный досуг для того, чтобы размышлять над своими собственными мыслями». Эти мысли привели его к революционному заключению о том, что математика предоставляла ключ для понимания природы.

По случайному совпадению Декарт вернулся в Париж в 1623 году, когда смешанная с испугом ажитация вокруг движения розенкрейцеров была на пике. Но еще более удивительное дело — он обнаружил, что его пребывание в Германии закрепило за ним самим репутацию розенкрейцера. То, каким образом он решил развеять эти слухи, оказалось довольно необычным. Адриен Бэйе, биограф философа, живший в семнадцатом веке, пишет: «Он сделал себя во всех отношениях видимым для всего мира и особенно для своих друзей, которым не требовалось никакого иного аргумента для того, чтобы убедиться в том, что он не являлся членом братства розенкрейцеров, или невидимых: и он использовал этот же самый аргумент их невидимости, когда объяснял любопытным, почему ему не удалось найти никого из них в Германии».

Реальность братства

Все это подводит нас к краеугольному вопросу: существовало ли братство Розового креста? Как раз в этой области, больше, чем в какой-либо другой, мы не имеем возможности удовольствоваться отсутствием явных свидетельств и поставить на этом точку. Отсутствие явных свидетельств не может служить доказательством несуществования ордена, функционирующего как тайное общество. И хотя в манифестах делались заявления о том, что в скором времени орден, допустим, его существование, станет прозрачным для широкой общественности, по с учетом сугубо враждебной атмосферы того времени не кажется удивительным, что розенкрейцеры так никогда и не выполнили своего обещания.

По вопросу о реальности существования ордена мнения разделяются на две крайние группы. Представители академического направления — из них самой выдающейся являлась покойная Френсис Йейтс — вообще не склонны принимать в расчет существование ордена в каком бы то ни было буквальном смысле. Они признают, что существовали розенкрейцерские течения — в том или ином виде актуализированные идеи и идеалы, которые были как-то связаны с эзотерикой, в том числе с каббалой, герметизмом и алхимией, но в целом они отказывают в реальном существовании братству Розового креста. С другой стороны, современные организации, которые называют себя розенкрейцерскими, притязая на наследие братьев, склонны трактовать повествование в «Предании» и «Признании» как преимущественно реальное. Для тех исследователей вопроса, кто занимает промежуточную позицию, непросто отделить истину от вымысла. Но несколько моментов могут подвести нас к пробным заключениям.