Гностикос

Но Гаутама забыл про память, – эту машину времени. Душа – это единовременный снимок потока самосознания, отложенный в памяти. Мы говорим о душе как о воспоминании. Душа – это фотоальбом самосознания. В одну реку нельзя войти дважды, но можно сделать фотографию Ганга и смотреть на нее всю жизнь. Фотография станет душой Ганга. Не поток самосознания протекает во времени, время протекает в нем. Я полагаю, что время в нашей реальности появляется именно так (и очень скоро расскажу об этом в главе «Майя»). Самосознание, которое возможно только как процесс, порождает время, а не время, родившееся само по себе, позволяет ему быть процессом. Где была душа, когда души не было? Там же, где и порождаемое ею время, - в Святом Духе. Достаточно такому потоку самосознания иметь точку разрыва, чтобы остановиться. Достаточно ему остановиться, чтобы не обнаружить ни себя, ни мира. Умереть. Точка разрыва и есть нирвана. Именно поэтому она всегда заменяется фальшивым нулем, нашим экзистенциальным фоном самосознания. Но в действительности «формула смерти» выглядит так:

  оно – оно = Я

Удалите из этой формулы непроизносимое Я, и останется именно то уравнение, в которое мы подставляем наш фальшивый нуль, ассоциируя его с ничто, в котором нечего познавать, как нечего, по нашим западным меркам, познавать и в смерти. Тем не менее, именно эту формулу можно считать математическим определением нирваны. Это дает основание Гаутаме говорить, что смерти нет.

Древнегреческий философ Зенон, последователь того самого Парменида, который в западной философии первым отождествил бытие и мышление, прославился знаменитой апорией «Ахиллес». Суть ее в следующем. Черепаха и Ахиллес соревнуются в забеге на некоторое расстояние. Стартуют они одновременно, только черепаха на сто метров впереди Ахиллеса. К тому времени, когда Ахиллес преодолевает эти сто метров, черепаха уходит на десять вперед. Когда Ахиллес преодолевает эти десять, черепаха успевает проползти еще метр. Ахиллес пробегает метр, черепаха – дециметр; Ахиллес – дециметр, черепаха – сантиметр. За сантиметром счет идет на миллиметры и так далее. Это может продолжаться до бесконечности. Ахиллесу никогда не догнать черепаху. Зенон использовал это рассуждение, чтобы подтвердить учение Парменида о вымышленной реальности. Эта апория строится на бесконечном дроблении времени, которое, в конце концов, должно привести нас к нулю, - к единице времени, в которой нет времени, нет потока самосознания. Это застывший мир. Собственно, это и есть единовременный снимок потока самосознания, который мы называем душой. Фотофиниш, в котором Ахиллес и черепаха рвут грудью ленточку одновременно. Поэтому, говорил Гаутама, о душе нельзя говорить как о душе. Душа – это застывший поток самосознания. Что же дальше? Дальше точка разрыва – истинное Дао, в котором нет ни черепахи, ни Ахиллеса.

Но поток самосознания не прекращается, и Ахиллес легко обгоняет черепаху. Почему? Потому что время должно со свистом провалиться в черную дыру точки разрыва самосознания вместе с Ахиллесом. Чтобы продолжать жить, - ради себя, только ради себя - самосознание квантует время, и этот квант даже не равен фальшивому нулю, ибо самосознанию нельзя останавливаться. Время – это гонка на выживание. Иначе – смерть. Желая постичь истинное Дао, мы пытаемся постичь небытие, даже если не отдаем себе в этом отчета. Можно сказать, что математики и физики ищут нирвану на дне языка. Когда-нибудь ее все найдут.

Что же касается вашей несчастной судьбы, если уж вы считаете свой личный ад одним из худших, то, возможно, именно из сострадания Гаутама придумал сансару, чтобы в многочисленных жизнях уравнять шансы всех. И эта доктрина выглядит гораздо убедительнее, чем бессмертная душа, позаимствованная мусульманами у христиан, христианами – и у иудейских фарисеев, фарисеями – у древних египтян с их доктриной божественной души, которая лишь один раз рождается на свет, чтобы подвергнуться испытаниям перед тем, как вернуться в Царство мертвых, а египтяне позаимствовали эту идею-мечту у пещерного человека, который, как и все мы, предощущал в себе душу и вечное Я.