Гобелен с пастушкой Катей

Вариант второй: сообразивши про вариант № 1, я взываю, мол, помоги мне Валя, исключительно из гуманности, подскажи женщине бедной, неумной и одинокой, что делать-то. То бишь пришла за мудрым советом и вовсе не намерена совать отшельнику никакие презренные деньги. В этом случае Валентин принимает аристократический вид и цедит сквозь зубы текст вот такого типа….А почему, собственно сударыня, вы думаете, что меня может интересовать данная проблема? Откуда вы взяли, что я человеколюбив, всё это такие, видит Бог, пустяки по сравнению с вечностью. И тоже привет горячий.

Вот и крутись, как хочешь, мелькнуло у меня в голове, всегда ведь, мерзавец, был такой, любил человека озадачить и поставить в тупик. Оставалось действовать по вдохновению, и я залепетала совершенно искренне первое, что попало на язык.

– А я, собственно, и деньги захватила, на ресторан, на то, на сё… Ну, если ты занят, жалко, конечно, телефона у тебя нет, живешь ты далеко…

– При чем тут ресторан?» – мгновенно обозлился Валька. – Ты мне еще ничего не предлагала, а я, между прочим, ни от чего не отказывался.

«Фу, до чего же тяжело с этим типом, но я молодец, сумела сладить,» – вздохнула я про себя, а вслух стала развивать мысль.

Состояла она в том, что я Таиске до конца не поверила. У меня оставались сильные подозрения, что она знает о Верочке больше, чем говорит.

Для выяснения истины мне понадобился Валентин. Таискина древнейшая профессия значительно облегчала общение с нею, поэтому Валентин мог без особого труда завязать знакомство и непринужденную беседу в нужном русле. Затем, не сразу, конечно, но со временем, сумел бы познакомиться с ее окружением, покрутиться, послушать, может, что и мелькнет. Естественно, накладные расходы сверх утвержденной сметы.

А вот и фотография: Верочка и на втором плане Таиска, именно – свадебная церемония, и я слева, да, этот громила – и есть жених, а ныне муж, кстати, сейчас выглядит не хуже.

Оказалось, что Верочку Валентин немного помнил еще с прежних времен.

– Красивая была девочка, на вид породистая, хотя все вы сейчас, в сущности, дворняжки, – заметил он. (Это я пропустила мимо ушей.)

– Ну что, возьмешься?» – напрямик спросила я.

Валька, конечно, поломался, даже поторговался, всласть поиздевался над дамскими дружескими чувствами, не постеснявшись непристойными предположениями относительно их подоплёки, однако предложение принял и взял задаток. Я же знала, к кому ехать.

А пока то да сё, оказалось, что последний автобус уже ушел, и 25 км до станции – это вы уж меня простите, пешком не очень-то, особливо вечером и лесочком.

Так что переночевать мне пришлось в Валькиных хоромах, правда без ущерба для целомудрия; как я сообщала, Валька не находил меня привлекательной, Бог ему судья. Меня он тоже особо не интересовал.

Ночь я провела скверно, спалось на новом месте плохо, одолевали мрачные мысли и сознание своей беспомощности перед обстоятельствами и судьбой.

Особенно противно стало утром, настолько, что я даже начала бояться, что вся наша договоренность растаяла, как дым. Валентин проснулся весьма неохотно и в мизантропическом настроении, а я настолько пала духом при виде непрезентабельной обстановки и Валькиного состояния, что сама идея показалась мне отнюдь не безумной, а просто идиотской. Неприятные, скажем прямо, выпали полчаса.

Однако постепенно что-то стало налаживаться. Валентин глотнул из недопитой бутылки, вскипятил фантастического по крепости чайку, сервировал его в средней помытости чашках и олово за слово стал медленно превращаться в прежнего Вальку.

А меня вдруг пронзило; вот я пью чай вовсе не с реальным человеком, а с литературным образом своей юности, с демоническим скептиком и мизантропом, еще радуюсь, что узнаю его прежние повадки… Реального же человека напрочь видеть не желаю.

В реальности, в свете летнего утра демонический Валентин – всего лишь невзрачный мужик почти средних лет, жизнью битый-перебитый, оторвавшийся от своих корней, до кошмара одинокий.

Может быть, он достоин сострадания не меньше, чем исчезнувшая Верка (если жива, конечно), но ради неё я готова перевернуть небо и землю, а о Валентине забуду в тот момент, как необходимость в нем отпадет. Пока смотрю на него как на средство, интересуюсь мало, вернее, просто делаю вид – чтобы он не взбрыкнул и не заупрямился.

Между тем я отлично помню, что Иммануил Кант категорически требовал обратного. Каждый человек – есть цель, завещал он всем, а отнюдь не средство. У меня же на данный момент поиски любимой подруги – цель, а общение с Валентином только средство достижения её. Так думать о себе было неприятно, не люблю порицать себя, а приходилось.

Боюсь, что Валька иногда умеет читать мысли, потому что, заметив тем утром мою внезапную задумчивость, он с неизменной насмешкой высказался.

– Что загрустила, прелестное дитя? Обижаешься, что я не попробовал тебя обольстить? Так это можно исправить, подожди, вот чай допью и постараюсь…