Она остановилась перед самым загадочным эпизодом вышивки, который всегда волновал ее. Здесь, между двумя колоннами, увенчанными головами драконов, которые соединялись в арку, стояла таинственная леди по имени Эльфгифа. По другую сторону арки находился мужчина, который гладил ее по голове. Несомненно, это был монах — венчик волос вокруг голого черепа явно говорил о монашеском статусе.
Эта картина была особенно загадочна, потому что имя Эльфгифа в одиннадцатом веке встречалось довольно часто и на гобелене могла быть изображена любая из аристократок, живших в то время. Существовала довольно популярная теория о том, что Эльфгифа на гобелене Байе сознательно изображена нечетко — мастерица, создавшая картину, специально сохранила ее анонимность. Но это было всего лишь одной из загадок гобелена. Мадлен всегда чувствовала родство с таинственной Эльфгифой — ведь она тоже совершила ошибку, позволив прикоснуться к себе священнику.
Среди других загадок гобелена были поля — узкие полоски над центральными картинками и под ними, украшенные сельскими пейзажами и сказочными зверями. Некоторые историки считали, что в них содержится зашифрованное послание. Поля везде были одинаковыми, кроме сценки, изображавшей Эльфгифу. Там на полях была вышита фигура обнаженного мужчины, вынимающего (или, наоборот, вонзающего) топор в шкатулку. У Мадлен закружилась голова от быстро сменяющих друг друга мыслей, которые, не успев как следует сформироваться, тут же уступали место новым предположениям.
Неужели возможно, что вышивка, которую она разглядывает, легендарный гобелен Байе, и есть та необычная работа королевы Эдиты, которую увидела и описала в своем дневнике вышивальщица Леофгит? Мадлен надеялась, что Питер сейчас на нее не смотрит, поскольку она с трудом контролировала выражение лица. В дневнике говорилось о вышивке, невероятно похожей на эту, и не более. Хотя… если возможно существование манускрипта девятисотлетней давности, почему в нем не может говориться о знаменитом древнем гобелене? Если Эдита действительно его вышивала, значит, он, вне всякого сомнения, не заказан норманнами — ни женой Вильгельма Матильдой, ни ее кузеном Одо из Байе. К тому же он вышит не в десятилетие после норманнского завоевания, как принято считать. Возможно ли, что работа над ним началась до событий, показанных в его последней части?
Гобелен часто называют пьесой в двух актах. В таком случае почему первая часть, рассказывающая историю саксов, не могла быть начата именно тогда, когда происходили описанные там события? Мысли Мадлен принялись бешено кружиться, когда она осознала величие загадки, с которой столкнулась. Такое просто невозможно — она наверняка ошибается. И тем не менее в дневнике рассказывалось про Эдуарда, сидящего под аркой, а также про то, что Эдита вышивала шерстью на некрашеном полотне. Само по себе это уже необычно для королевы, потому что если бы та пожелала, то могла бы вышивать золотой нитью и драгоценными камнями. Возможно ли, что арка между двумя башнями и сидящий под ней Эдуард в короне, вышитой желтой шерстью, всего лишь совпадение? Возможно, существует еще одна вышивка, повторяющая первую сцену, изображенную на гобелене Байе. Самым важным возражением против такой теории является тот факт, что 230 футов полотна в одиночку вышить невозможно — на это ушла бы целая жизнь.
Мадлен продолжала смотреть на текст над сценкой с Эльфгифой — «Леди Эльфгифа и священник». Больше ни слова, как будто то, что делают леди и священник, запрещено обсуждать. Простая латинская надпись по всей длине гобелена имела явно норманнский уклон, до норманнского вторжения в Англию, и представляла собой еще одну загадку. Если бы Эдита следила за работой, разве текст не был бы наполнен симпатией к саксонскому королевскому дому?
Питер остановился около Мадлен и заметил, что она рассматривает эпизод с Эльфгифой.
— Ты в порядке?
Он пристально посмотрел на нее, и Мадлен смогла лишь кивнуть.
— Мне кажется, музей сейчас закроется, — добавил Питер, махнув рукой в сторону одного из охранников.
Они решили вернуться в офис, чтобы выпить там что-нибудь, поскольку (как подумала Мадлен) поблизости не было ни одного паба, где Питер пожелал бы появиться вместе с ней.
В офисе Питер снял темно-синий плащ, и пасторский воротник окутали его длинные вьющиеся волосы. Худое усталое лицо в электрическом свете, льющемся с потолка, показалось ей еще более бледным. Он смешал водку с брусничным соком — привычка студенческих времен, — достав все ингредиенты из бара, ловко спрятанного позади ряда устрашающих на вид исторических фолиантов.