Гоблины. Сизифов труд

— Могу себе представить, чего они там наваяли! — презрительно фыркнула Цыганкова. — Этих бездельников давно пора разогнать по причине абсолютной профнепригодности. Развели, понимаешь, в редакции богадельню для заслуженных деятелей культуры и ветеранов спецслужб!

— Уважаемая, может быть, вы все-таки позволите мне самому решать кадровые и стратегические задачи в нашей газете?

— Ну-ну. Всякий мнит себя стратегом, видя бой со стороны.

Обнорский, нехорошо прищурившись, медленно развернул свою могучую задубелую шею в сторону дерзкой журналистки. Примерно так, наверное, нацеливался танк «Панцер-Пантера», наводя свой калибр в 1943 году на героев-чернофлотцев под Одессой.

— Мария, а вам не кажется, что вы зарываетесь?

— Извините, Андрей Викторович.

— Уже лучше, — ледяным тоном процедил он. После чего добавил с грубоватым добродушием: — Мария, ну какого хрена? В смысле на кой ляд так ерепениться? Во всей этой истории с Пановым нет ничего примечательного. Всё очевидно: есть факт преступления, есть подозреваемый, есть сильные улики против него. Так?

— Вам, очевидно, виднее, — не удержавшись, огрызнулась Цыганкова.

— Вот именно. МНЕ виднее! Объясни, на каком основании ты утверждаешь, что в этом деле налицо не просто прорехи, а целые дыры в работе следствия? Это же натуральный наезд! И как раз накануне первых судебных слушаний! Значит, прямое давление! Нам еще только суда с судом не хватало! И, между прочим, вы, госпожа Цыганкова, когда появилась первичная информация по этому делу, не были столь категоричны. Во всяком случае, столь открыто не лезли защищать обвиняемого.

«Что, съела?!! Получи, фашист, гранату!»

— А если вы, Андрей Викторович, слегка напряжете свою начальственную память, то сможете припомнить, что в том месяце, когда арестовали Панова, я находилась в служебной командировке. Выполняя ваше, ну о-очень особое и секретное, поручение! Обещанную премию за которое так и не получила. Но то детали… Словом, я физически не могла заниматься этим делом по горячим следам. Но теперь, когда мне стали известны новые и эксклюзивные подробности…

— А позвольте поинтересоваться: от кого стали известны?

— От моего источника информации.

— И кто он?

Обнорского до белого каления доводила нарочито-подчеркнутая дозированность в разговоре с ним.

— Вы, Андрей Викторович, сами учите сотрудников и своих студентов не раскрывать источников, — парировала Цыганкова.

— Да, учу! Но я учу их, в том числе, и тому, что в расследовательском материале должна быть супердоказательная база. Супер! Чтобы комар носа не подточил! Чтобы редакция судебных исков не опасалась. Но если вдруг и случится — тьфу-тьфу-тьфу — таковой, чтобы в загашнике всегда имелись дополнительные, убийственные для истцов факты!

— Да что вы меня все время этими судами пугаете! Я написала эту статью исключительно потому, что не желаю видеть, как наши коллеги из других изданий — по своей глупости ли, ангажированности ли — топят невинного человека.

— Невинного?

— Панов, по крайней мере, не убийца. Он — бизнесмен. А я — не душегуб.

— То есть, по-твоему, выходит, душегуб — это я? — не на шутку разозлился Обнорский. — Если редакция по твоей милости проиграет суд с прокуратурой, то почти наверняка газета окажется разорена. Тем паче что прокуратура вполне способна устроить нам кучу серьезных неприятностей, и не доводя дело до суда. И в этом случае твои коллеги окажутся на улице. А у коллег, между прочим, есть маленькие дети и старики-родители. И всех их, включая самих себя, надо кормить. Так кто же из нас больший душегуб? Ты, которая спасает душу местечкового наноолигарха, или я, не сумевший защитить от твоей идиотской статьи десятки куда как более невинных людей?

Цыганкова понурила голову и буркнула недовольно:

— Если хотите, я вообще могу ничего не расследовать! Хотите, буду… Вон, хоть кроссворды на последнюю полосу составлять. Про победы «Зенита» писать. Про башню, будь она неладна, охтенную.

— Как же, заставишь тебя низким промыслом заниматься! Ты ведь у нас крутой инвестигейтор. Золотое перышко из… редакционной задницы. Вот только ты забываешь, что в газете двадцать четыре полосы! И делают их, лучшем случае Сальери. А вот Моцарты лишь иногда нисходят…

— То есть я иногда нисхожу? То есть моя заслуга в наметившемся ренессансе (это ваши собственные слова на планерке!) «Явки с повинной» ничтожна?!

«Господи, как я от нее устал! — страдальчески подумал Обнорский. — Но ведь умная же девка! Неужели действительно не понимает, что с такими материалами газету закрыть, это всё равно что два пальца… На нас вон с некоторых пор прокуратура не просто косится — волком смотрит… У-у, волки позорные!.. А Смольный?! Да после этого чертово Марша несогласных наша «Явка с повинной» для них как красная тряпка для быка».