Год 1942

Сегодня с рассветом на "Дугласе" - машине в мирное время серебристой, а теперь закамуфлированной пятнами лягушачьего цвета - с центрального аэродрома мы вылетели в Сталинград. Прямого пути туда не было, пришлось лететь кружным путем, огибая линию фронта. К исходу дня наш самолет опустился в степи, в ста восьмидесяти километрах восточнее Сталинграда.

Мы вышли из самолета и оглянулись. Рядом небольшой, с низкими разбросанными в беспорядке домиками поселок Эльтон у самой границы Казахстана. Вдали блестят воды соленого озера Эльтон.

- Эльтон и Баскунчак, - мрачно произнес Симонов. Он вспомнил, как заучивали эти названия в школе на уроках географии, тогда это было для нас только географическим понятием, а теперь - последняя ближайшая к Сталинграду площадка, где можно относительно безопасно приземлиться. Кругом бесконечная выжженная степь, напоминавшая нам, всем троим участникам халхингольских событий, необозримые монгольские степи тридцать девятого года.

Горькие мысли: "Куда загнали?!"

В октябре и ноябре сорок первого года в Москве мы чувствовали, как далеко прорвался враг. И все же не было тогда ощущения загнанности. За спиной были Москва, города, села, заводы, люди. А здесь голая, сухая степь, край света, пустыня...

На второй день, недалеко от Волги, мы встретили группу бойцов, недавно вышедших из боя. Разговорились с ними. Боевые, закаленные ребята. Особенно нам понравился Семен Школенко, высокий, могучий парень с загорелым лицом и русыми волосами, в прошлом горный мастер, а ныне разведчик.

Мы сидели на сухой степной земле. Школенко смотрит вдаль, и на его лице появляется горькое выражение.

- Что смотрите? - спрашиваем его.

- Смотрю, куда докатил нас, далеко допятил...

И мне вспомнились слова из первого очерка Василия Гроссмана о Сталинграде, созвучные настроению Школенко и нашему настроению: "Страшное чувство глубокого ножа на этой войне на границе Казахстана".

Волга. На противоположном берегу километров на пятьдесят узкой полосой растянулся город. Немцы начали его бомбить еще две недели назад. Налеты на город и ныне не прекращаются. И сейчас тоже слышны взрывы бомб и уханье артиллерийских батарей. В центре и недалеко от него поднимаются огромные столбы дыма и накрывают кварталы города черной пеленой. Это горят элеваторы, нефтебаза и еще что-то...

У немцев господство в воздухе. Почти вся наша авиация брошена на поддержку войск, обороняющих внешний обвод города. Вражеские самолеты то и дело появляются над городом и Волгой. Тем не менее на переправе и людно и шумно. Очередной паром отдан в распоряжение командира батальона, переправляющегося на тот берег. Комбата атакуют со всех сторон. Каждый доказывает, что именно ему в первую очередь надо переправиться в город и непременно сейчас.

Симонов втесался в эту толпу, слушал, делал какие-то пометки в своей записной книжке и, увидев мой вопрошающий взгляд, объяснил:

- Это хорошо, если люди рвутся туда, где война, а не оттуда...

После эльтоновских переживаний эта деталь, подмеченная писателем, действительно обнадеживала.

Комбат погрузил своих бойцов, пушки, боеприпасы - соседство не идеальное для людей на не защищенном от нападения с воздуха пароме.

Переправились благополучно. Когда мы высадились на берег, почти стемнело. С берега нас обдало запахом пожарищ, горелого железа, битого кирпича. Мы отправились на командный пункт фронта. Он разместился в подземелье с низким сводом, напоминавшем мне горизонтальную штольню донецкой шахты, где я не раз бывал в молодости. Симонову же, как он заметил, огромную подводную лодку с отсеками, на которой он ходил к берегам Румынии минировать немецкие базы в сорок первом году.

Нас встретил командующий фронтом А. И. Еременко, прихрамывающий из-за ранения под Брянском, одетый, в отличие от других, не в полевую форму, а в брюки навыпуск и ботинки. Беседа с Еременко продолжалась недолго, и мы поспешили в глубь тоннеля, к члену Военного совета фронта Н. С. Хрущеву. Разговор у нас тоже был короткий, и мы отправились в штаб фронта, находившийся около речки Царица в таком же подземелье, но еще более глубоком и длинном, с многими отсеками по обеим сторонам.

В штабе кипела работа, стучали машинки, гудели зуммера, бегали офицеры и посыльные. Усталые, мы легли спать и сразу же заснули как мертвые. Утром проснулись - все было тихо. Вышли в тоннель. Машинок нет. Телефонисты сматывают линии связи. Людей мало.

За ночь штаб в чрезвычайном порядке эвакуировали на противоположный берег Волги, в лесок возле деревни Ямы. Лица у тех, кто еще остался, постные, настроение скверное, люди не скрывали своей тревоги за судьбу Сталинграда. И у нас на душе мрак и горечь. Остался тревожный осадок: все ли уверены, что отстоим Сталинград?

В таком настроении мы отыскали отсек, где размещался узел связи фронта. Там еще работал прямой провод с Москвой. Я вызвал дежурного по узлу связи Генштаба и просил передать в редакцию, Карпову, что жду его для переговоров. Пока Карпов добирался с Малой Дмитровки, мы сделали набросок передовой статьи. Назвали ее просто и лаконично: "Отстоять Сталинград!"