Год 1942

Вот уже четверть века, как генерал Говоров занят высокими трудами артиллериста... Есть в каждом артиллеристе великолепная трезвость ума, чувство числа, страстность, проверяемая математикой. Как это непохоже на истеричность немецкого наскока, на треск автоматов, на грохот мотоциклов, на комедиантские речи Гитлера, на пьяные морды эсэсовцев! Может быть, поэтому, артиллерист с головы до ног, генерал Говоров кажется мне воплощением спокойного русского отпора".

Мы торопились, чтобы поспеть к освобождению Бородина, начали прощаться, но тут вмешался Темин. Ему нужны были "выигрышные" кадры: Говоров, Эренбург, Иванов. И он стал командовать. Придвинул к окну стол, на котором была разложена карта, выстроил всех полукругом у стола, попросил Говорова ткнуть карандашом в какую-то точку на карте, а остальных - пристально смотреть туда же. Обычно сдержанный, суховатый генерал только улыбнулся и безропотно подчинился. Темин щелкнул "лейкой" пару раз и, как обычно, уверенно заявил:

- Мировой кадр...

Но этот "мировой кадр" в газету не попал. Не мог пойти потому, что на нем был запечатлен и редактор: не догадался я вовремя отойти в сторонку. Лишь после войны ему нашлось место в разных журналах и книгах о войне...

* * *

Чем ближе к Можайску, тем сильнее чувствовалось дыхание боя. Много смятых, искореженных, разбитых танков, пушек, машин. Вдоль дороги, в кюветах - задубевшие трупы фашистов, которые не успели убрать. Появились пленные. Мы приехали в Можайск, когда немцы уже были изгнаны из города. На здании горсовета висел красный флаг, водруженный, как нам сказали, политруком роты, первой ворвавшейся в город. Жители, вышедшие из подвалов и вернувшиеся вместе с армией к своим очагам, рьяно сдирали со стен зданий и рвали объявления, распоряжения и приказы немецких властей, неизменно заканчивавшиеся угрозами: "...кто не сделает - будет расстрелян".

Центральная площадь Можайска. Она превращена немцами в кладбище. Кресты... кресты... Много их и все фигурные, с выжженными готическими надписями. На одном из них кто-то из наших написал: "Шли в Москву, попали в могилу". За Можайском мы разыскали командира 82-й стрелковой дивизии генерал-майора Н. И. Орлова. О нем нам уже рассказывал Говоров. Есть и у Эренбурга такая запись: "При всей своей сдержанности, даже склонности к скепсису, Говоров, как и другие, был приподнят удачами, говорил: "Пожалуй, через недельку Можайск возьмем..." А Можайск взяли несколько часов спустя. Генерал Орлов не послушался своего начальника и ночью ворвался в город. Говоров смеялся: "Победителей не судят..." Настроение у Орлова бодрое. За два дня дивизия прошла двадцать километров. Он сейчас готовит новый рывок. На очереди, сказал комдив, Гжатск. Дня за два рассчитывал он освободить город.

При въезде в Бородино, на перекрестке дорог, стоит столб и на нем указатель. Возле него наши бойцы. Вышли мы из машины, подошли к ним. Эренбург читает надпись на табличке, написанную на немецком языке. Громко переводит: "До Москвы 100 километров". Среди бойцов оживление:

- Теперь они считают, сколько до Вязьмы...

Кто-то хотел сбить табличку, но его остановили:

- А ты поверни назад и напиши: "До Берлина".

Кто-то добавил:

- Далеко, но дойдем...

Да, придет время, и на дорогах войны действительно появятся таблички с надписями: "До Берлина 100 километров", "До Берлина 20 километров". Конечно, будет это не скоро, очень не скоро. Но о Берлине и тогда думали, верили, что дойдем!

Вот и Бородинское поле. Разорены и сожжены села, окружающие его, Семеновское, памятное по 1812 году, Горки... Когда мы подъехали к Бородинскому музею, он еще пылал, и сквозь пламя светилась надпись на фронтоне: "Слава предкам". Уцелел памятник Кутузову. Немцы его заминировали, но взорвать не успели. Увенчанный орлом с распростертыми крыльями, стоит он гордо и непоколебимо на небольшом холмике. На нем меч, устремленный острием ввысь, и надпись, словно обращенная к сегодняшней победе на Бородинском поле: "Неприятель отбит на всех пунктах"...

Много встреч у нас было в боевых частях. Возвращаемся в Можайск. Снова мы на центральной площади. И вдруг - какая перемена! Там, где были кресты гитлеровцев, - голо. В неистовой и справедливой ненависти к немецко-фашистским захватчикам можайцы смели все эти кресты до единого и сожгли их на кострах. Небывалое для любой войны! Как и почему это было сделано? Надо объяснить. Это и сделал Илья Эренбург в своей статье "Смерть и бессмертие". Он провел резкую, разграничительную линию между советскими воинами, сложившими свои головы на поле брани во имя свободы и независимости Родины, и погибшими под ударами Красной Армии гитлеровцами.