Год 1943 - «переломный»

У стереотрубы стоял наш командир — статный, красивый молодой полковник. Свежевыбритый, румяный, пахнущий одеколоном, в отглаженной гимнастерке. Он ведь спал в удобной крытой машине с печкой, а не в норе. В волосах у него не было земли, и вши не ели его. И на завтрак он имел не баланду, а хорошо поджаренную картошку с американской тушенкой. И был он образованный артиллерист, окончил академию, знал свое дело. В 1943 году таких было очень мало, так как большинство расстреляли в 1939–1940 годах, остальные погибли в 41-м, а на командных постах осталась всякая шваль, случайно всплывшая на поверхность.

Полковник внимательно смотрел в стереотрубу, потирал чистой ладонью свой крепкий, загорелый затылок и громко, непрестанно, упоенно ругался матом: «Что делают, гады! Ах! Что делают, сволочи!» Что они делали, было видно и без стереотрубы. Километрах в двух перед нами, за ручейком, виднелся большой холм, на котором когда-то была деревня. Немцы превратили ее в узел сопротивления. Закопали дома в землю, поставили бетонные колпаки, выкопали целый лабиринт траншей и опутали их лабиринтами колючей проволоки. Уже третий день пехота штурмовала деревню. Сперва пошла одна дивизия — 6000 человек. Через два часа осталось из них 2000. На другой день оставшиеся в живых и новая дивизия повторили атаку с тем же успехом. Сегодня ввели в дело третью дивизию, и пехота опять «залегла». Густая россыпь трупов была хорошо видна нам на склоне холма.

«Что делают, б…!» — твердил полковник, а на холме бушевал огонь. Огромные языки пламени, клубы дыма, лес разрывов покрывал немецкие позиции. Били наша артиллерия, катюши, минометы, но немецкие пулеметы оставались целы и косили наступавшие полки. «Что делают, гады! Надо же обойти с флангов! Надо же не лезть на пулеметы, зачем гробить людей!» — все стонал полковник. Но «гады» имели твердый приказ и выполняли его. Знакомая картина! Не так ли командуют из кабинетов, где сеять кукурузу, а где овес? В результате ни овса, ни кукурузы и вообще жрать нечего…

Хозяин из Москвы, ткнув пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявить инициативу. Приказ «Вперед!» — и пошли выполнять безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано, выполняйте, что велят. Да и думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних, пригонят других. Иногда солдаты погибали, не успев познакомиться перед боем. Людей много. А людей этих хватают в тылу, на полях, на заводах, одевают в шинели, дают винтовку и — «Вперед!». И растерянные, испуганные, деморализованные, они гибнут как мухи. И привыкли мы к этому. Солдаты — умирать, начальство — гробить…

Однажды я случайно слышал разговор комиссара и командира стрелкового батальона, находившегося в бою. В этом разговоре выражалась суть происходящего: «Еще денька два повоюем, добьем оставшихся и поедем в тыл на переформировку. Вот-то погуляем!»

Так армию Федюнинского и расходовали, «поэшелонно», по мере прибытия, и не имело никакого значения, понимают бойцы «уставной язык» или нет. За неделю боев армия преодолела 12 километров, заняла три деревни, была остановлена и почти две недели приходила в себя: «Основным результатом ввода дивизий Федюнинского явилось сокращение фронта 11-й гвардейской армии и освобождение части ее сил для наступления на Волхов, Карачев и Хотынец». На этих направлениях армия Баграмяна вела ожесточенные бои с 20 по 25 июля, но продвижения практически не имела. Противник, собрав все имевшиеся резервы и перебросив от Белгорода моторизованную дивизию «Великая Германия», постоянно контратаковал, удерживая Волховский плацдарм и прикрывая свои коммуникации.