Год активного солнца

В конце концов тронулась и наша колонна. Я то догоняю, то обгоняю автобус. Поравнявшись с ним, я стараюсь разглядеть лицо знакомого, но никто даже не смотрит в мою сторону.

«Нет, он наверняка здоровался не со мной», — думаю я.

Движение вновь застопорилось. Автобус обогнал меня метров на десять.

Через некоторое время я вновь поравнялся с автобусом.

Теперь я отчетливо вижу лицо мужчины, кивнувшего мне. Он не смотрит в мою сторону, хотя прекрасно чувствует мой испытующий взгляд. Об улыбке и говорить не приходится: в такой ситуации это исключено.

«Он определенно спутал меня с кем-то и теперь, удостоверившись в ошибке, старается не смотреть в мою сторону».

Эта мысль показалась мне наиболее правдоподобной, и я начисто выкинул из головы и приветствие незнакомца, и сам факт его существования.

Уже движется и третья колонна. Теперь я нахожусь возле здания телестудии.

Две стальные реки текут в противоположные стороны. Асфальт так и пышет жаром, выхлопные газы поднимаются вверх. Горячая пелена воздуха колышется, словно занавес. Резкость пропадает. Контуры машин, автобусов, троллейбусов, деревьев и электрических столбов размываются и ломаются, как телевизионные изображения на экране телевизоров при разряде молнии.

И вновь остановка.

Я уже потерял им счет.

Смотрю вправо. Опять вплотную ко мне прижалась машина с очкариком. Но на сей раз он показался мне гораздо моложе, не больше сорока семи — сорока восьми лет. В моем сознании пятидесятилетний рубеж — водораздел между молодостью и старостью. Очкарик не похож на человека, переступившего этот критический возраст.

Очкарик снова оторвался от меня. И вновь со мной поравнялась государственная «Волга» с бесстрастнолицым шофером. Вот и сейчас я не вижу ни тени тревоги на его лице. Видно, его донимает жара, и ничего больше. Нервы его расслаблены, а мозг отключен. Разве что одна завалящая мыслишка проползет лениво по клеточкам мозга и тут же заглохнет, как мотор в пробке.

Наша колонна двинулась, и как будто чуть побыстрее. Можно ехать на второй скорости. И, слава богу, не слышно напряженного рокота моторов, задыхающихся на малых оборотах.

Я еще раз нагнал катафалк, еще раз болезненно сжалось сердце при виде седой головы, жалко мотающейся в гробу. Даю газ, и всё уже позади. Я рукавом вытер струйки пота на лбу.

А вот наконец и площадь перед Дворцом спорта.

Здесь движение делится на два потока. На третьей скорости я сворачиваю на Пекинскую улицу. Теперь можно и расслабиться. Воздух в салоне машины тоже пришел в движение. Все ничего, но рубашка, прилипшая к телу, не дает мне покою. Я слегка отстраняюсь от сиденья, чтобы разгоряченное тело продуло слабым ветерком. Выехал на улицу Павлова и даже не заметил, как оказался в ее конце, там, где она вливается в проспект Важа Пшавела.

Я пришел в себя лишь у памятника Важа Пшавела и стал с удивлением себя спрашивать: с какой это стати я вдруг свернул вправо?

«Куда я еду?»

Только сейчас я осознал, что направляюсь к дому своего сводного брата.

«Каким образом? Почему? Зачем?»

Я ведь собирался в Дигоми к Дато.

И вдруг понял, что совершенно не был расположен к разговору с Дато. Дело, за которым я собирался к Дато, можно прекрасно сделать и завтра.

Я тщетно стараюсь вспомнить момент, когда я отбросил намерение поехать к Дато.

Видно, тело гораздо раньше ощущает решение, которое собирается принять разум. В человеке, видимо, заложен сложный механизм, который фактически управляет личностью. В последнее время явственно ощущаю, как активизировался во мне этот внутренний механизм, частенько навязывающий мне свои желания. Может, и теперь он вынудил меня ехать к брату? Может, клеточка мозга, где зрела эта мысль, постепенно накопила заряд, усилилась и выдала в виде импульса желание, по капельке просачивающееся в нее? Может, сила этого импульса и возобладала над всеми иными мыслями, хаотически блуждающими в мозгу?

Не знаю.

Но факт остается фактом: я еду в конец проспекта Важа Пшавела, где в корпусе, высящемся на горном склоне, в своей однокомнатной квартирке на первом этаже живет Гоги.

Я бывал здесь и раньше, раз или два после памятной встречи в отцовском доме.

Я еще издали вижу торчащий в окне корпус кондиционера.

«А дома ли он?» мелькнула мысль. Машину я подогнал под дерево, стоящее под окном Гоги. Я осторожно нажимаю на пуговку звонка. Сердце стучит. Я явно волнуюсь и уже жалею, что незвано нагрянул в гости. Ведь Гоги вполне определенно выразил свое отношение к нам и фактически наотрез отказался даже от простого знакомства.

«Дома!» — заключил я еще до того, как открылась дверь. Из комнаты доносился приглушенный звук музыки.

Дверь мне открыла легко одетая красивая девушка лет девятнадцати. На ней длинное платье с глубоким вырезом на груди. Из длинного, чуть ли не до пояса, разреза платья выглядывает загорелое бедро.

«Ого! — подумал я — Эта девушка наверняка из тех, имени которых Гоги толком даже не знает».

Возбужденное лицо девушки раскраснелось, а глаза странно блестят.

— Что вам угодно?

В ее голосе послышался холодок.

— Гоги дома?

— Да!