Год активного солнца

— Вот что, Зоя, есть только один выход.

Кира Сергеевна знала, как трудно женщине будет услышать это.

И все-таки сказала:

— Надо временно… подчеркиваю — временно сдать малыша в Дом ребенка…

— Ка-ак! — Зоя прижала младенца к животу, загородила обеими руками, как будто вот сейчас его станут отнимать. — Зачем же я тогда родила его?

Кира Сергеевна прикрыла глаза, покачала головой.

— Вы не дали мне договорить. Итак, после этого… — Она замялась, не хватало духу повторить про Дом ребенка. — После этого пропишетесь в общежитии кожзавода, как одинокая…

Зоя молчала, стирая ладонью со щек тихие крупные слезы.

— Вы меня слушаете? Как только вас пропишут, заберете своего мальчика.

Зоя смотрела на ребенка и уже не вытирала слезы, они капали на угол простынки.

— В общежитии с дитем нельзя, потом меня прогонят, — нерешительно сказала она, и Кира Сергеевна поняла, что уговорит ее.

— Не прогонят. Чуть что — прямо звоните мне. Можно и домой.

Заведующий общим отделом тут же черкнул на маленьком листке два телефонных номера, подал женщине. Та растерянно приняла листок и, не зная, куда деть, сунула в мешочек с пеленками.

— А что ж я про дитя скажу? На заводе знают, что я в декрете.

Господи, неужели я должна еще учить ее врать?

— Придумайте сами.

Кира Сергеевна боялась, что вот сейчас эта женщина одумается и опять все перерешит. И тогда не удастся ей помочь. И как всегда в таких случаях, долго будет давить чувство невольной вины.

В комнате для приема было жарко, низкое солнце било в распахнутые окна, полировка стола сделалась горячей. Кира Сергеевна встала, задернула широкие шторы.

— Поверьте, Зоя, это единственный для вас выход. И единственное, что я могу посоветовать сейчас.

— А назад мне его отдадут?

— Конечно.

Женщина закрыла лицо грубой коричневой ладонью — тускло блеснуло тонкое серебряное колечко — и заплакала громко, навзрыд.

И это надо было переждать.

А там, за дверью, сидят люди и тоже ждут. У каждого — своя беда, большая или малая. Делиться радостью сюда не приходят. Что ж делать, надо ждать, пока она выплачется.

Заведующий отделом встал, нацедил из графина воды, поставил перед Зоей. Но она отодвинула стакан, пить не стала.

— Я согласна, куда ж денешься? Лишь бы приписали…

Кира Сергеевна посмотрела на зава, тот живо схватился за телефон. Пока соединял ее с кожзаводом, пока она говорила с отделом кадров, Зоя возилась с ребенком, оправляла простынку, стягивала широкой голубой лентой.

Тяжело поднялась и стояла, машинально покачивая ребенка, ждала, когда Кира Сергеевна положит трубку. Потом сказала:

— А этот закон, что в общежитии с дитем не поселяют, разве можно нарушать?

Кира Сергеевна оглядела ее старенькую юбчонку, стоптанные босоножки, из которых торчали пальцы с широкими ногтями.

— Это не закон, тут правило. Конечно, мы его нарушаем, да ничего не поделаешь. Этот грех мы с Алексеем Петровичем возьмем на себя.

Зав улыбнулся, вытащил платок, вытер лицо. И Кира Сергеевна улыбнулась. Зоя настороженно смотрела на них — должно быть, не знала, поверить ли их улыбкам.

Когда ушла, Кира Сергеевна спросила:

— Много там еще?

— Одиннадцать человек.

17

Как всегда, в конце месяца у Ирины на радиозаводе шел аврал, работали «в растяжку», гнали план, Ирина пропадала на своем участке до позднего вечера, приходила разбитая, с темным от усталости лицом, хватала из холодильника что попало — кефир, компот, молоко, стаскивала тяжелое от пота платье, грохалась на кровать. Спала глубоко, мертво.

А домашние дела опять навалились на Киру Сергеевну. Вставала в шесть, после зарядки готовила завтрак, успевала кое-что постирать, после работы выстаивала очередь в кулинарках, вечерами возилась с уборкой и обедом на завтра.

Ленку после больницы в садик не водили, ей предписали врачи индивидуальный уход, этот уход осуществлял Александр Степанович. Кира Сергеевна видела, как старался он помочь с домашними делами, хватал из рук посуду, купал Ленку, елозил пылесосом по коврам и диванам, ей было жаль, что так проходит его отпуск. Днем, уложив Ленку спать, он умудрялся бегать в школу, смотреть, как идет ремонт.

И Ирину было жаль. Проторчать две недели и больнице — и сразу пырнуть в этот бешеный ритм работы!

Юрий после выздоровления дочки спою семейную миссию, видимо, считал закопченной, жил барином, после работы долго и с наслаждением плескался под крапом, выходил на кухню в плавках, с мокрыми, зализанными волосами, долго вытирал полотенцем свое смуглое, обросшее жирком тело, аппетитно потягивал носом:

— Чем нас сегодня будут питать?

Кира Сергеевна у плиты истекала потом, косое жаркое солнце жгло спину, линолеум на полу стал горячим. Начиналась все та же песня:

— Юра, где овощи?

— Сегодня не мог, Кира Сергеевна.

Он ушел в свою комнату, достал из портфеля пустую авоську, вернул ей.

«Сегодня не мог». Как будто вчера смог. И завтра сможет. Каждый день одна и та же история.

— Поскольку в доме двое мужчин, сделали бы мне специальную тележку, что ли! Я бы ставила ее у себя в приемной горсовета.

Александр Степанович молча взял сетку, ушел в магазин. Наверно, слова ее принял на свой счет.