Год активного солнца

Его жена, полная женщина с желтым, нездоровым лицом, сидела в пестром ворсалановом платье, уставившись в точку, сложив на животе руки. Как перед фотоаппаратом.

Потом все спустились в столовую, где ожидали накрытые холодными закусками низенькие столы.

После первых обязательных тостов поплыл общий гул, потом он раскололся, рассыпался, вспыхивали и гасли беспорядочные разговоры. Сломался строгий ряд стульев, кто-то лез к Жищенко целоваться, мужчины выходили курить.

В столовой стало тесно, жарко, из коридора вплывал сюда слоями табачный дым, замирал неподвижно в густом нагретом воздухе.

Две официантки в передничках и кокошниках разносили мороженое.

Свалив на глаз пиратский чуб, багровея лицом, Жищенко затянул басом песню. Сразу же его окружили любители пения, врубали в мелодию неслаженные голоса, песня ломалась, гасла, но юбиляр снова воскрешал ее. Пел он уверенно, хорошо и все время хитровато поглядывал из-под чуба на Киру Сергеевну.

Его жена протискивалась между стульями, заглядывая в бумажку, отыскивала нужных людей, коротко говорила им что-то. Подошла и к Кире Сергеевне, сказала тихим, приличным голосом:

— В субботу милости просим к нам. К семи.

От нее пахло духами и потом.

Кира Сергеевна все порывалась встать и незаметно уйти, но к ней лезли с разговорами, а тут и Жищенко вдруг эффектно оборвал песню, — будто обрубил, — громко сказал:

— Лучше всех меня поздравила Кира Сергеевна.

Ну, конечно же, посыпалось:

— Как поздравила?

— Когда поздравила?

— Где поздравила?

Жищенко поднял руку, требуя тишины.

— Сегодня у меня в кабинете чуть не прибила.

Все, кто был за столом, обернулись к Кире Сергеевне:

— Правда?

— Как била — кулаками или с применением…

— Стулья целы?

Она смеялась, все порывалась объяснить, что про юбилей забыла, но только взмахивала отяжелевшими руками и опять захлебывалась смехом. Надо же так опьянеть! С одного бокала шампанского! А все потому, что не успела пообедать…

Поднялась, вышла на балкон.

Ветер приятно холодил глаза, размазывал по щекам волосы, она убирала их вялой непослушной рукой.

Кто-то встал рядом, облокотившись на перила. Она подняла голову — Жищенко.

— Хотите, Кира Сергеевна, прогноз?

— Не хочу.

— Все-таки послушайте. Месяцы нашего уважаемого «мэра» сочтены.

Она почувствовала, как медленно проясняется и становится легкой голова.

— С чего вы взяли?

— Вычислил, как всегда, — хохотнул он и посмотрел на нее веселыми глазами. — На активе первый отчитал его как школьника. Да и какой он «мэр»? Мы ведь с ним в одном доме, так я сам видел, как он с пацанами на площадке футбол гонял. И вообще…

— Что вообще?

— Я, Кира Сергеевна, опытный, я уже четверых таких пересидел.

Именно — пересидел, подумала она. Свесившись за перила, сказала:

— У меня к вам большая просьба. Никогда не говорите мне про Олейниченко гадости.

Жищенко развел руками.

— Какие же гадости? Реальный взгляд опытного человека.

Ветер рвал с него рубашку, обнажал в вырезе майки волосатую грудь, выдувал на спине белым горбом. Он стянул полы рубашки, застегнулся.

— Вы, Кира Сергеевна, благоволите к Олейниченко, а потому и не видите…

— Да, — перебила она. — Мы с ним друзья еще с до нашей с вами эры, и неуважительных слов о нем я слушать не хочу.

— Понятно, Кира Сергеевна.

— Тем более, что сегодня он говорил о вас хорошие слова.

Жищенко засмеялся.

— Это ритуал, не больше. Такие слова говорят и на похоронах, но те мы уже не услышим. Игнат Петрович прочитал то, что для него написали…

Она подумала: всего каких-то два часа назад раскаивалась и жалела его, а сейчас опять готова взорваться, заорать, нагрубить.

— Мне неприятно говорить с вами.

Он пожал плечами, шагнул к двери.

— Вас продует. Принести пиджак?

— Не надо.

Она долго стояла, чувствуя, как тает в ней беззаботность и веселое настроение.

Толпа мужчин высыпала на балкон, с ними — Олейниченко. Сразу защелкали зажигалками, задымили. Олейниченко подошел к Кире Сергеевне.

— А я тебя ищу.

Он стащил с себя пиджак, набросил ей на плечи. Хотелось попросить у него сигарету, но в уголке балкона, у ящика с песком, кучкой стояли исполкомовские, при них курить она стеснялась.

— Мадам приглашала? — спросил Олейниченко.

— Да.

— Пойдешь?

— Нет.

— Что так?

Кира Сергеевна сбоку посмотрела на него.

— Да уж так. И тебе не советую.

— Почему?

— Да уж потому.

— Заладила. Неудобно, мы ко всему — соседи, и я обещал…

— Напрасно.

Он курил, сбивая за перила пепел. Маленький исполкомовский дворик был весь, как ковром, усыпан слоем опавших листьев. На круглой клумбе дотлевали стебли черных, убитых заморозками цветов. Сквозь реденькие кроны тополей грустно проглядывали первые звездочки.

— Железная ты баба, Кира.

— Это плохо?

Он вздохнул, подул на сигарету.

— Женщина не должна быть железной…

— А какой? Шелковой? Как же шелковой женщине управляться с железными мужиками?

Он задумчиво смотрел на сигарету, наверно, и не слышал ее слов. Завершая свою мысль, добавил:

— В итоге, в жизни много железа получается.

Кира Сергеевна засмеялась:

— Закрой меня и дай потянуть.

Он встал боком к перилам, поднес к ее губам сигарету. Она глотнула порцию теплого дыма, чувствуя, как сладко немеет в голове.