Год активного солнца

Кира Сергеевна ломала печенье, запивала маленькими горячими глотками и думала: вот сейчас войдут сюда люди, в деловых спорах будем решать вопросы, может, успею еще съездить в Чабановку на строительство школы, а вечером — не забыть бы! — торжественное собрание, надо идти, а до этого позаботиться о цветах.

Почту придется Взять домой.

Косое солнце било в стекла, просачивалось сквозь штору, окрашивало комнату веселым желтым светом. Кира Сергеевна, щурясь, смотрела на яркие гвоздики и думала, что, несмотря ни на что, настоящая жизнь ее — здесь, в работе. И победы — тоже здесь. Пусть маленькие, но они, сливаясь, становятся большой победой для всех. Построим детский комбинат, школу, больницу, будем строить стадион… И когда уступила помещение тресту — это тоже стало победой над собой: сумела преодолеть себя, взглянуть на вещи трезво и здраво.

Когда-то он сказал мне: «Ты не знала неудач». Прозвучало это упреком — почему? Разве плохо, если все удается?

Она подумала о сегодняшней комиссии и как прикладывала ко всему, что там говорилось, свою жизнь.

Что же делать, если по-настоящему счастлива я только в работе? И если б мне дано было сто жизней, я прожила бы их так же. Несмотря ни на что. Вот он полюбил другую, а я не умерла, живу. Ирина не любит меня, а я живу. А если отнять работу, не смогу жить. Что же делать, если я не могу иначе?

Она вызвала Шурочку, сказала:

— Пригласите всех.

37

Александра Степановича долга не было, и она вымыла его комнату, собрала и перестирала вещи и все время прислушивалась к дверям — не хотелось, чтобы он увидел все это. Было невыносимо видеть, как возит он тряпкой по полу, как сидит на корточках перед ванной — что ж делать, не могу напрочь отрезать его, выбросить из своей жизни, столько лет вместе, рядом, и в том, что случилось, не один он виноват.

Она заметила, как он изменился, даже походка стала другой — ходит как-то боком, занося вперед одно плечо и пригнув голову, будто прислушивается.

Развесила на балконе белье, потом курила у окна на кухне. Смотрела, как маленький, толсто одетый мальчик, трудно переставляя ножки, шагал в протянутые руки матери. Его заносило вбок, и он шел прямо на собачку, собачка испуганно пятилась. Мать смеялась, ловила его, падающего, снова ставила на короткие зыбкие ножки.

Кира Сергеевна пошла в столовую, включила телевизор и вывела звук. Шел фильм, она не понимала, о чем он: мелькали на экране знакомые лица актеров, все спорили, что-то беззвучно кричали друг другу, размахивали руками. Вот так и сидела она теперь вечерами, с ужасом понимая, что ждет его. Когда он возвращался, уходила к себе и тоже сидела, прислушивалась к его шагам, к шороху одежды, к скрипу дверей. Первый приступ обиды прошел, отлетела ненависть, она поняла, как сильно и остро любит его сейчас, и собственная мысль «лучше б он умер» — казалась кощунственной, жестокой. Но нельзя же так — все время сидеть и ждать.

Чего?

Она приносила домой папки с делами, справки, письма, пыталась заполнить длинные, пустые вечера, но — странное дело! — прежде, когда опутывали бытовые заботы, сидела за столом до полуночи и все успевала, а сейчас в тишине не работалось, читала жалобу и не понимала ее, все время думала о другом, прислушивалась, ждала.

Нельзя так — все время сидеть и ждать.

Осторожный скрежет — металл о металл, он вставлял в замок ключ, не сразу попал. Кира Сергеевна кинулась к телевизору, ввела звук, громкая музыка оглушила ее. Вернулась на диван, чувствуя, как толкается в руку сердце.

Он долго возился в прихожей. Заглянул в столовую:

— Добрый вечер.

От него пахло сырой свежестью улицы, на висках и в бровях серебрились капли влаги, он мял ладонями сизое от ветра лицо.

— Только что кончился педсовет…

Зачем он говорит мне это? — подумала Кира Сергеевна. Как хорошо, что включен телевизор и можно не отвечать.

Он постоял в дверях, потом пошел мыть руки.

Хлопнула дверца холодильника, зашипела сковородка. Она ждала, пока он ел, мыл посуду. И все никак не могла решиться на разговор.

Но когда-то ведь надо.

Загадала: если сейчас он войдет сюда — значит, судьба, и я заговорю.

Уже забыла свое железное правило — идти неприятностям навстречу.

Он вошел. Потоптался, не зная, куда сесть. Устроился с газетами в кресле.

— Саша, — начала она и остановилась, как будто вошла в холодную воду. — Саша, хочу тебя попросить кое о чем.

Он медленно снял очки, отложил газеты.

Она смотрела не на него, а в телевизор.

— Саша, я понимаю, что тебе нужен развод, но ведь и ты понимаешь: это не для нас.

Он промолчал. Она не видела, какое у него было лицо, но ее обидело, что он молчит.

— Но и жить вот так, рядом, мы не можем. Это… — Хотела сказать «тяжело», но заменила другим словом: — Это… противоестественно.

Умеренно журчали голоса там, в телевизоре, но они не мешали, наоборот, помогали пережидать длинные паузы.

На это ее словечко «противоестественно» он не отреагировал, а сразу спросил:

— Какая у тебя просьба?