Год бродячей собаки

Правда, далеко не все разделяли овладевшее Андреем щенячье чувство довольства собственной жизнью. Обычно энергичный и нервный, Мырло как-то заметно сник и теперь с большим вниманием созерцал свои худые, с синими узлами вен, руки. Несмотря на желчность, он редко бывал по-настоящему мрачен, поэтому Павлик посматривал на своего неразлучного друга с опаской. У двух забулдыг общего но жизни не было ни на грош, и, возможно, именно это и заставляло их лепиться друг к другу. Шаман, правда, над такой дружбой потешался, шутил грубо и грязно, на что Павлик лишь наивно улыбался, а Мырло выходок главаря просто не замечал. Он вообще много чего в этой жизни повидал и закончил ее доцентом кафедры марксизма-ленинизма в университете. Закончил — потому что теперешнее свое существование жизнью не считал. С тех, сравнительно недавних, времен, когда Мырло с холодной улыбкой на строгом лице восходил на трибуну, у него осталась лишь привычка носить темный костюм да еще данная ему студентами кличка, ведущая свое происхождение от детского анекдота про бородатого автора «Капитала». Но если кличка приросла намертво, то поношенный костюм висел теперь на апологете научного марксизма, как на вешалке. Из застегнутого на верхнюю пуговку потертого воротничка рубашки, которую философ принципиально носил без галстука, одинокой былинкой торчала морщинистая цыплячья шея. Впрочем, запил Мырло не вдруг и не сразу. Взращенный в лучших традициях боевого пролетариата, он поначалу боролся, ходил с такими же, как он сам, под красными флагами на демонстрации и непрерывно от кого-то чего-то требовал. Однако, худые исступленные лица и воспаленные справедливым гневом глаза ничего, кроме жалости, не вызывали. Что ж до власти, то она эти домогательства и вовсе игнорировала. С ним лично и с его поколением новые времена обошлись на удивление круто. Такое трудно было пережить и уже совершенно невозможно понять, но порой в смирившемся с жизнью ветеране загорался какой-то неукротимый огонь, и тогда Мырло начинал всем дерзить и активно нарываться на неприятности. Столь агрессивное поведение пугало Павлика, не подозревавшего о глубоких революционных традициях, и он старался своего друга унять, частенько и физически.

Полный тезка пионера-стукача, без колебаний заложившего своего кулацкого папашку, Павлик Морозов отличался норовом смирным и был по-детски привязан к спившемуся философу-марксисту. В этой дружбе с его стороны была, тем не менее, и некоторая меркантильность. Поскольку дома Мырло все еще принимали и обихаживали, часть человеческого тепла перепадала и его юному другу. Павлика понемногу подкармливали, а иногда пускали помыться и переночевать в кухне на матрасе. Русской женщине нет надобности входить в горящую избу и останавливать на скаку коня — достаточно бесконечного бабьего терпения, чтобы попасть в книжонку Гиннесса, если бы таковая смогла ее муку вместить. Правда, тезка пионера-героя гостеприимством не злоупотреблял и посему частенько ночевал где придется, что пока еще не сказывалось на неукротимом здоровье и большой физической силе бегающего от армии начинающего алкоголика. Поскольку временем Павлик располагал, для него не составляло труда наскрести деньжат на бутылку-другую, что, впрочем, в России особого ума не требует. Теперь же юный Морозов пребывал в растерянности, не зная, что предпринять и как вывести своего впавшего в задумчивость друга из состояния депрессии.