Год бродячей собаки

По-видимому, резкое снижение содержания алкоголя в крови отрицательно сказывается на жизненном тонусе пьющего индивидуума. Доказательством тому могла служить Любка, сидевшая на капоте брошенного и давно уже разворованного на запчасти автомобиля. Забубенная, веселая характером, она в задумчивости грызла травинку. Зеленые с поволокой глаза единственной в компании женщины были устремлены в пространство. Несмотря на палящее солнце, на ее плечи было накинуто манто с довольно еще приличным песцовым воротником. Откуда оно у Любки взялось, оставалось загадкой, поскольку еще вчера его не было и в помине. Впрочем, как в любом высшем обществе, такие вопросы задавать было не принято, да к тому же еще и опасно, поскольку прошлявшийся где-то всю ночь Шаман явно пребывал не в духе. Он сидел на земле, по-турецки сложив кривые ноги, и хмуро поглядывал на окружающих. Шутки с ним были плохи, так что никто из компании об обнове не заикнулся и происхождением шубейки не поинтересовался. В их замкнутом обществе Шаман держался особняком — этакий некоронованный король своих немногочисленных подданных — и Андрею сложившуюся расстановку сил дали понять незамедлительно. Как новичок и пришлый, он должен был точно знать свое место. Королевой же, естественно, была Любка. Не успев окончательно спиться, эта женщина еще не потеряла своей былой красоты и привлекательности, но время и водка брали свое, и некогда румяные, пухлые щечки уже тронула отечная синюшность, делающая похожими всех алкоголичек. Сразу это в глаза не бросалось, но, если приглядеться, ее можно было заметить, также, как и желтизну под левым глазом, упорно проступающую даже сквозь по-торгашески грубый макияж. Если же не приглядываться, то обильно омываемая спиртным жизнь все еще оставалась бездумно легкой и радостной. Никто не знал, как и почему эта женщина с высот собственной красоты спустилась на московское дно. Вполне возможно, что судьба и была к ней справедливой, но доброй она к Любке не была.

Тем временем от платформы «Беговая», набирая ход, стартовала электричка, загромыхала колесами на стыках рельс. Андрей протер кулаками глаза. Любка все так же сидела на капоте старой рухляди и, обхватив руками круглое колено, тихо раскачивалась. Манто она сбросила, подставив солнечным лучам выпиравшее из короткого платьишка белое тело. В ее позе, в закинутой назад голове сквозила неприкрытая чувственность. Рыжая стерва, как звал ее Шаман, прекрасно знала силу своего воздействия на утомленную худосочными барышнями мужскую фантазию.

Работать надо сангиной, прикидывал Андрей, не в силах оторвать от Любки взгляда. Бумагу взять плотную, английскую, цвета нежного, палевого… Контур закинутой головы и, главное, обхватывающие колено руки выделить резко, контрастно, потом, будто бы с ленцой, пройтись в растушевочку, чтобы передать объем тела… Он уже чувствовал в пальцах тревожащую гладкость сангинового карандаша, видел как тот касается бумаги. А впрочем, можно попробовать и маслом!.. Мощный скипидарный запах масляных красок ударил в голову, наполнил грудь так, что стало больно дышать. Андрей застонал. Только вчера по дикой, граничащей с мазохизмом прихоти он продал какому-то ханыге отличный этюдник. Продал вместе с кистями и красками, с натянутым на подрамник холстом. Зачем?.. Неужели он думал, что так просто, разом, можно сжечь мосты, лишить себя прошлого? Боль навалилась с новой силой. Воспоминание о бессмысленном и постыдном обожгло раскаленным железом. Жажда забыться — немедленно, сейчас же, влить в себя стакан, а лучше два, водки комом подкатила к горлу. Андрей завалился на спину, закрыл глаза, но поздно: услужливая память уже вызвала к жизни воспоминание. По длинному проходу между мольбертами к нему шел старик-профессор. Остановился за спиной, долго молча наблюдал.

— Кое-что можешь! — руки профессора автоматически вытирали тряпицей кисть. В его устах эти слова звучали высшей похвалой…

Андрей стиснул зубы, резко сел, вытряхнул из пачки сигарету. Нет, рисовать Любку нужно грубо, чтобы все как в жизни, рисовать жирной пастелью, без нюансов и проработки деталей. Кому они нужны, эти детали?! Он чиркнул спичкой, прикурил из сложенных лодочкой ладоней. Крупинки табака лезли в рот. Человека, вообще, лучше разглядывать издалека, а если уж допускать к себе, то только в гомеопатических дозах! Тогда, возможно, еще останется прозрачная, как акварель, надежда, останется иллюзия существа тонкого и прекрасного. Разве может быть в жизни что-то лучшее, чем неведение!..

Сидевший под чахлым топольком Шаман улыбался, щурил и без того узкие, раскосые глаза, пощипывал корявыми пальцами редкие кустики усов.

Не меняя картинной позы, Любка медленно повернула голову, бросила томный взгляд на сидевших на лужайке мужчин.

— Павлик! — позвала она, голос переливался, звучал игриво. — Я сейчас подумала: женить тебя надо, вот что! И чем раньше, тем лучше, а то совсем уже по-истаскался, такого тебя не каждая возьмет…