Год девственников

Ужин подошел к концу. Гости восторженно обсуждали блюда и в очередной раз поздравляли Уинифред с удачным выбором кухарки – Мэгги Догерти.

Как обычно, женская часть общества перешла в гостиную, оставив мужчин наедине с их сигарами и портвейном. Такую традицию завела Уинифред, как только семья поселилась в новом доме. Этот несуразный, давно устаревший обычай поначалу веселил Дэниела. Но только поначалу…

Аннетта Эллисон сидела на жестком стуле рядом с роялем и переводила взгляд то со своей матери на будущую свекровь, то с Мадж Престон на Бетти Боубент. Мысли ее бессознательно складывались в молитву. „Боже милостивый, – говорила она себе, – не дай мне превратиться в одну из них". При этом Аннетта вовсе не бранила себя за такие мысли и не думала раскаиваться, особенно за нежелание быть похожей на мать. Хотя ей, с пяти лет воспитывавшейся в женском монастыре, такое неприязненное отношение к людям должно было бы казаться кощунством.

Аннетта понимала, что в этот вечер им с Доном не удастся провести наедине даже пяти минут, ведь обе матери – ее и Дона – следили за влюбленными, словно тюремные надзиратели. Куда уж тут! Когда Аннетта думала о матери жениха, она начинала слегка опасаться за свое будущее. Ведь, став женой, она уже не сможет скрывать свои чувства и сдерживать свой язык…

Миссис Боубент между тем упомянула в разговоре злополучную Марию Толлет, и мать Аннетты тут же переменила тему, заявив:

– Не правда ли, было бы великолепно, если бы мы могли заказать погоду на следующую субботу?

Это был подходящий момент, чтобы выскользнуть из комнаты. Аннетта поднялась и обратилась к Уинифред:

– Вы не будете против, если я пойду наверх поболтать со Стивеном?

После некоторого колебания Уинифред улыбнулась и ответила:

– Ну, конечно же, нет, дорогая. Стивен будет очень рад видеть тебя.

Женщины проводили Аннетту внимательным взглядом. Мадж Престон повернулась к Джэнет Эллисон:

– Зачем нужно что-то замалчивать, Джэнет? Она же все об этом знает, да и все знают.

– Нет, не знают! – бросила Джэнет с негодованием. – В любом случае, не показывают этого.

– Да, до тех пор, пока Мария уже не сможет скрывать свой живот.

– Фу, как это грубо, Мадж.

– Не будь ханжой, Джэнет. А что, если то же самое случится с Аннеттой?

Вскакивая со стула, Джэнет воскликнула:

– Мадж, на этот раз ты зашла слишком далеко!

– Ну, Джэнет, сядь, пожалуйста. Я прошу прощения.

Уинифред, до этого момента не участвовавшая в разговоре, положила руку на плечо Джэнет и тихо обратилась к ней:

– Пожалуйста, садись. Мы поговорим о чем-нибудь другом. Не надо растравлять раны. – Она посмотрела на Мадж и неодобрительно покачала головой. – А вот и наши мужчины, – заметила Уинифред, увидев, что дверь открывается. И опустилась на свой стул, одновременно почти насильно усаживая Джэнет Эллисон.

Мужчины тем временем заходили в комнату. Первым шел Дэниел, за ним – улыбающийся Джон Престон, полный и седовласый, затем Гарри Боубент, тощий и хилый, похожий на старого мормонского проповедника, а следом – высокий, с большим брюшком и внушительным видом Джеймс Эллисон. Джо вошел последним и закрыл за собой дверь. Уинифред улучила момент, когда он оказался рядом, и под шум остальных голосов незаметно спросила:

– А где Дон?

– Он только что отправился наверх, чтобы пожелать Стивену спокойной ночи.

Уинифред чуть было не вскочила с места, но сдержалась. Однако, тут же поймав на себе напряженный взгляд Джэнет, поняла, что обе они подумали об одном и том же…

Рядом с комнатой Стивена на третьем этаже Дон и Аннетта сжимали друг друга в объятиях. Когда губы их наконец расстались, Дон проговорил:

– Я больше ни минуты не смогу прожить без тебя.

И она ответила просто:

– И я тоже, Дон, особенно сейчас.

– Да, особенно сейчас. – Дон держал ее лицо в своих ладонях. – Есть ли еще на свете влюбленные, у которых оказались бы такие матери, как наши?

– Думаю, нет. И все же тебе больше повезло: твой отец на нашей стороне. Мне же приходится бороться с двумя. И, знаешь, мне позволили подняться сюда одной только потому, что разговор еще раз зашел о Марии Толлет. Честно говоря, Дон, мне очень жаль Марию. Я помню ее скромной и застенчивой. И я могла бы назвать двадцать человек, способных совершить то, что сделала Мария, но никак не ее саму. Когда же это случилось, родители увезли ее и спрятали – им, видите ли, стало стыдно. Я-то думала, что мы живем в новом мире, в новую эпоху, что такое не может произойти в шестидесятые годы двадцатого века. Но, видимо, пока существуют такие люди, как наши драгоценные матери, это будет возможно и в конце столетия. – Внезапно она обняла Дона, притянула к себе и голосом, в котором звучали панические нотки, пробормотала: – Господи, пусть скорее наступит суббота…

– Дорогая, все в порядке, успокойся. – Дон приласкал ее. – Подумай лучше о трех неделях в Италии. Хотя бы нам и пришлось там ежедневно ходить смотреть на Папу.

Аннетта задрожала от смеха, опустив голову на плечо возлюбленного. Дон, сам тихо усмехнувшись, произнес:

– Потише, потише. Если ты начнешь смеяться, они все втроем тут же примчатся сюда.