Год длиною в жизнь

Несколько суток мы провели в камерах, а потом все были вывезены на станцию и отправлены по этапу. Нас доставили в товарных вагонах сначала на станцию Гродеково уже на территории Советского Союза, потом предстояла сортировка. Впереди был Кустанай, Казахские степи…

Там, в Гродекове, когда мы только что высадились из вагонов, это и произошло. Светлана, которая медленно, едва передвигая ноги, шла в партии женщин, вдруг упала. Расталкивая людей, я кинулся к ней. Меня пытались остановить, но махнули рукой: до охраны дошло, что с узницей неладно. Потом я узнал, что у нее еще ночью открылось кровотечение. Да, она забеременела от кого-то из своих насильников, и сейчас у нее случился выкидыш. Остановить кровотечение было невозможно: некому, нечем! Офицер охраны, к которому женщины обратились, требуя позвать врача, расхохотался им в лицо:

– Выкидыш? Да хоть бы и роды!

Он снова захохотал, когда Светлана упала. Он так и не допустил к ней помощь. А ведь среди нас были врачи. Хотя, впрочем, что они могли сделать, без медикаментов, без инструментов? Она уже несколько часов истекала кровью.

Так и истекла. Так и умерла. Мы все смотрели на нее. Кто-то плакал.

Моя мать отвела наконец глаза… В ту минуту я винил во всем ее. Если бы она меня не задержала, мы со Светланой успели бы уйти!

Но судьбу не обманешь.

Подошли два солдата охраны и унесли тело. Я будто окаменел – не мог даже с места сдвинуться, чтобы поцеловать Светлану в последний раз, чтобы проститься. Да мне и не дали бы.

Ее унесли. На том месте, где она лежала, остался только размазанный кровоподтек – ведь вся ее одежда пропиталась кровью! – напоминающий своим очертанием большую букву С. Я посмотрел на него – и снова вспомнил, как мы ездили в Дайрен и как я писал на твердом песке большими буквами ее имя:

СВЕТЛАНА!

1965 год

На сей раз шоколадкой, чтобы ублаготворить администратора гостиницы «Дальний Восток», Рита запаслась еще на железнодорожном вокзале. Подумала, что ее, конечно, уже выселили из прежнего номера, он ведь был оплачен только на неделю вперед, а она странствовала, считай, месяц. Однако сидящая в холле за стойкой дама, столь же перманентная, как Светка-проводница (потом Рита узнала, что у русских прическа называется не перманент, а шестимесячная завивка), в белой капроновой блузке, сквозь которую просвечивала ярко-розовая комбинация, обрадовалась ей, как родной, и не сделала ни малейшего упрека. «Ах что вы, как это можно – выселить! Мы же знали, что вы вернетесь. Да-да, ваши вещи в том же номере, совершенно верно. Заплатить? Ну конечно, пожалуйста, когда угодно, сейчас или когда соберетесь уезжать… Пожалуйста, пожалуйста, ну что вы, мы очень рады…» – квохтала она.

Хваленное всеми классиками русское гостеприимство? Или теми же классиками проклинаемые «тоска, и оханье, и стон»?

Да какая разница! Главное, что можно наконец отмыться… нет, сначала доесть олканский хлеб и выпить рассолу, а оставшиеся полбанки пристроить в крохотный и неудобный холодильничек по имени «Саратов» (да, в ее номере были не только «удобства», но и холодильник, и телевизор «Рекорд», правда, не цветной и с одной-единственной местной программой). Можно надеть свежее белье и платье, сбросив надоевшие джинсы, и пройтись по городским улицам, по которым ходят довольно хорошо одетые (ха-ха, все в мире относительно, по сравнению с Олканом – конечно!) люди, снуют автомобили и автобусы, продают мороженое… – сливочное с изюмом по тринадцать копеек! – блестят витрины магазинов (пусть убогие, но уж какие-никакие, а все-таки витрины!), возвышаются каменные дома, среди которых встречаются очень даже красивые. Рита прошла главной улицей и около весьма конструктивистского (этакий Le Corbusier en russe [24] ) здания кинотеатра «Гигант», напротив столь же корбюзьевидного здания радиокомитета повернула вниз по улице Запарина – к Вокзальной улице, как советовал ей некогда водитель Макар Семенович.

Большой город здесь немедленно кончился – ни одного здания выше двухэтажного, дома по большей части деревянные, редко-редко мелькнет каменный первый этаж. Асфальт, недавно проложенный, был исчерчен какими-то квадратами, нарисованными мелом. Кудрявая курносая девочка сосредоточенно прыгала в них на одной ножке и гоняла из одного в другой круглую банку от сапожного крема. Наверное, она была набита чем-то тяжелым, например, песком, потому что не летела бестолково по асфальту, а как бы переползала из квадрата в квадрат, попадая на цифры, нарисованные посредине каждого. Что бы это значило?

«Классики, – словно бы произнес кто-то рядом с Ритой, – такая игра девчачья. Рисуют на асфальте мелом или осколком кирпича квадратики, ставят там цифры и прыгают по ним на одной ножке, гоняя битку из квадратика в квадратик, из класса в класс. Понятно?»

Рита даже оглянулась, растерявшись. Кто это сказал? Чей это голос?

Не узнала, да? Чей голос, главное… Ясно, чей!

Впрочем, тогда Георгий ничего не говорил. Он словно бы передал ей свою мысль, когда капитан милиции уставился подозрительно: она что, не понимает слова «классики»?