Год длиною в жизнь

– Что это? – спросила она с самым неприступным видом, как если бы ей было тринадцать лет и мальчик из соседнего лицея впервые подстерег ее на улице с цветами.

– Герани, – робко сказал Георгий. – Те самые, на которые ты смотрела. Я увидел, что ты стоишь напротив окон, понял, что ты сейчас уйдешь, схватил цветы, бросился из дому… чуть бабу Сашу не пришиб, она с капустой с рынка шла. Главное было, чтобы она эти герани не увидела, она над ними трясется… как не знаю над чем. Да и мама тоже. У нас это какой-то культовый цветок в доме, герань, перед ним уже скоро станут мессы служить, честное слово!

Он болтал, и по лицу его, по чернющим глазам, которые так и льнули к глазам, к лицу, к телу Риты, видно было, что он сам не понимает ни слова из того, что говорит.

«Да, – мрачно подумала Рита, – tante Sacha не успела ему ничего сказать. Не хватало, чтобы сейчас спохватилась, куда помчался обожаемый le petit-fils, [16] выбежала и увидела, как мы разговариваем. Вот дьявольщина, как все вышло неладно…»

– Так, может, не стоило трогать цветы? – сухо сказала Рита, и горькая усмешка чуть не прорвалась на ее губы, потому что слова были сказаны ею словно бы не Георгию, а себе самой. – Спасибо, но мне пора идти.

– Возьми цветы, пожалуйста, – прошептал Георгий, и у него сделалось такое мальчишеское, несчастное выражение глаз, что Рита мгновенно сдалась – и осторожно, двумя пальцами приняла хрупкие стебли.

– «Я знаю… – сияя благодарной улыбкой, заговорил Георгий, – век мой уж измерен, но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я…» Понимаешь, я тебя несколько дней не видел и извелся весь. На звонки не отвечаешь…

– Ну, – опуская лицо к гераням, холодно проговорила Рита, – век твой отнюдь не измерен, уверяю тебя. Ты еще молод, ты еще слишком молод. Я старше тебя вдвое, ты только подумай над этим! Единожды то, что случилось у нас с тобой, могло случиться, ведь мы живые люди, а, как говорится, Амур стреляет, не выбирая цели! А у вас говорят… – Она пощелкала пальцами, вспоминая. – Любовь зла, полюбишь и…

Георгий смотрел исподлобья, оборвал сердито:

– Ладно, хватит демонстрировать знание русско-французского фольклора! Какое он имеет к нам отношение? Зачем смеяться над тем, что было так… так великолепно? – Он с трудом перевел дыхание. – Нельзя смеяться над этим , понимаешь?

– От возвышенного до смешного один шаг, – пожала плечами Рита. – Значит, смеяться можно над всем.

– Неужели тебе и правда смешно? – Георгий угрюмо опустил голову. – Я смешон?

«Скажи «да», – словно шепнул кто-то на ухо Рите. – У мальчишки бешеная гордыня, как у всех невысоких мужчин, человек, который смеется над ними, немедленно становится их лютым врагом. Скажи «да» – и он больше не подойдет к тебе!»

Она холодно посмотрела на Георгия сверху вниз:

– По-моему, все, наоборот, очень печально. Я приехала в Россию вовсе не для того, чтобы заводить роман со своим… – Она осеклась, но тут же продолжила, от души надеясь, что Георгий не заметил заминки: – Со своим случайным знакомым. У меня есть конкретное дело, и наша встреча течение этого дела сильно затруднила. Пойми, я не виню тебя, я и сама виновата, но теперь – всё, всё! Довольно! Больше ничего не будет! Погоди, а куда мы идем?

Рита только сейчас заметила, что они уже отошли от подворотни, пересекли площадь Минина, на которой вяло бил жидкими струйками воды изящный чугунный (сохранившийся со старых времен!) фонтан, и даже сделали несколько шагов по красивейшей улице, которая – она это отлично знала, не раз слышала от матери! – раньше называлась Большой Покровской или просто Покровкой, а сейчас – это ей уже Федор Лавров рассказал – называлась улицей имени Свердлова или просто Свердловкой.

– Ну, мы просто гуляем, – пробормотал Георгий, и глаза его блудливо вильнули. – А если хочешь, мы можем зайти к моему приятелю. Он вон там живет, за универмагом, вход со двора. У Сашки Тихонова квартира большая-пребольшая, дом, в котором он живет, еще с царских времен сохранился, как и наш. Сашка пластинки собирает. Знаешь у него какие пластинки есть? Весь Вертинский, еще эмигрантские записи, Лещенко есть, Козин старый, довоенный, сейчас-то пластинок Козина больше не выпускают. Мне очень нравятся романсы, а тебе?

– Мне тоже, – кивнула Рита. – Но пластинки Вертинского у нас дома есть, его очень любят мои мать и отчим. И Лещенко есть. Ну а Козина нет, но это не значит, что я сейчас пойду к какому-то Сашке Тихонову слушать пластинки. Думаешь, я не понимаю всех твоих подходов? Пришли к другу, послушали музыку, потом он деликатно уходит – за вином или еще за чем-нибудь или просто скрывается в одной из комнат своей большой-пребольшой квартиры, а мы остаемся одни… – Она зло хохотнула при виде обескураженного лица Георгия. – Я же говорю, ты – мальчик, для тебя все только начинается, а у меня было не раз, не два и даже не три. Я не замужем и не была замужем, я свободная женщина, у меня были, есть и будут любовники, ты всего лишь один из них, не более того, не рассчитывай на исключительность.