Год Дракона

Но он так был хорош… Он был совершенно роскошный экземпляр. И такой живой, несмотря на свою безупречность… Она видела, как смотрят на него другие женщины. Как смолкают при их появлении, – когда они появлялись вместе, – как смотрят на него. А потом на нее, – кто эта беленькая мышка, отхватившая себе… такого?!. Богатых, интересных и искрометных мужчин тоже немало было вокруг, но он – он был единственный в своем роде. Не просто интересный или искрометный. Он был одержимый, который умел управлять своей одержимостью. Елена все видела, и уже, в общем-то, начинала осознавать этот масштаб. И понимала, что он выбрал ее… Нет, не случайно, конечно, но… Она ни секунды не обольщалась на свой счет. Она была хороша, и знала это. И ей было хорошо, и от этого она делалась еще лучше. Но ни абсолютной, ни даже первой красавицей она не была, и тоже прекрасно это знала. Она была из тех женщин, что с возрастом, оттачивая стиль и совершенствуя вкус, учась понимать, как правильно ходить, стоять, садиться, поворачиваться, улыбаться и говорить, становятся куда интереснее, чем в юности и в ранней молодости. Но при всех своих несомненных достоинствах она была – одной из многих. Ну, да, она была умна и талантлива, иногда даже больше умна, чем талантлива, но это вовсе не добавляло ей привлекательности в мужских глазах. А вокруг было столько красоток, и помоложе ее, и поярче, и потуже, и поаппетитнее на ощупь, и вполне готовых и способных родить целый выводок маленьких дракончиков… Кажется, только его это вовсе и не интересовало. Дело было совсем не в этом. Дело было в том, что он, кажется, любил ее. Хотя и молчал, как партизан на допросе.

Елена чувствовала это – потому что не могла не чувствовать. Ее изумляло то благоговение, с которым он ее ласкал. Как будто она… и в самом деле ангел. Она сама с удовольствием его разглядывала, и трогала, и целовала, и очень желала, чтобы ему было хорошо с ней, и чтобы он чувствовал, как ей хорошо с ним, но он… Не было места, не было уголка на ее теле, которое он не перецеловал бы по крайней мере тысячу раз. И то, что она при этом испытывала, даже возбуждением нельзя было назвать. Ее просто сносило, как штормом. Интересно, он Марту тоже так целовал, подумала как-то Елена, и вдруг испытала такой приступ бешеной ревности, что сама испугалась… Елену потрясло, как сразу и точно они совпали, как будто и в самом деле были двумя половинками одного существа. Он был огромный, но все остальные его размеры были вполне человеческими, и никаких неудобств или, тем более, неприятных ощущений не было у нее, ей не пришлось ни к чему привыкать. И ничего объяснять ему тоже не нужно было. И можно было делать, что хочешь, – или толкнуть его на спину и резвиться самой, или дать ему полную волю и, закрыв глаза, улететь прямо в рай, на седьмое или семьдесят седьмое небо…

Он постоянно ей что-нибудь дарил. Нет, не дворцы и не конюшни с ахалтекинцами [59] , – какие-то смешные маленькие штучки, которые он, как фокусник, то и дело доставал ниоткуда, которые легко и приятно было носить с собой, которые всегда говорили ей – «я здесь», даже когда он отсутствовал. И цветы. Он слишком хорошо знал, что вызывающей роскошью подарка не смутить Елену, не растопить ее сердце, – она и вправду не могла носить никаких бриллиантов, пока люди на Земле умирают от голода, и подарок Квамбинги давно тихонечко переехал в музей, где и было ему самое место. Она и вправду была такой. Именно от нее такой и сходил он с ума. Именно такая нужна была она ему. И она это знала. И знала уже самое важное: что он – тот самый, единственный в ее жизни, и что другого на его месте просто представить себе не может. Только самого главного Майзель не мог ей подарить…

Много лет назад она привыкла жить с чувством, что у нее не будет ребенка. Никогда. Елена не вдруг поняла, что означает это сказанное врачами «никогда». Она помнила взгляд женщины-гинеколога, в котором плеснулась такая жалость и боль… До Елены даже не сразу дошло, что это было сказано ей, – и про нее. А когда, наконец, дошло…

Нет, она не смирилась с этим приговором. Но она научилась с ним жить, приладилась к нему. Как прилаживается к жизни за решеткой приговоренный к пожизненному сроку… Со временем Елена даже стала находить в этом много маленьких удобств: она ни от кого не зависела, ее никто не ждал, она могла делать все, что ей хотелось и казалось в данный момент важным, и она перестала примерять свою жизнь к мужчинам, с которыми у нее случались романы. Никогда она не жила рядом со своими мужчинами, – всегда уходила и приходила, когда ей это было нужно. И мужчины всегда с таким облегчением вздыхали, узнав, что им ничего не грозит… И поэтому она всегда спокойно оставляла них, – всегда первой. И это было ей тоже удобно.