Год Дракона

Понтифик снова замолчал, словно выдохся. И тогда Ребе, тяжело вздыхая, поднялся, опираясь на свой знаменитый посох, подошел к арон-кодешу, отодвинул расшитый золотыми львами и коронами парохес [76] , раскрыл створки, за которыми стояли, теснясь, несколько свитков Торы разной величины, и повернулся к понтифику. И, стукнув посохом так, что эхо покатилось, дробясь и множась, под сводами потолочного нефа синагоги, произнес:

– Ради любви человеческой… Ради любви Творца Вселенной к своим творениям… Ради истинной дружбы… Во имя Славы Всевышнего… Перед свитками священной Торы, дарованной нам через Моше, Учителя нашего, Властелином Вселенной на горе Синай… Обещаю тебе, падре, что сделаю все, о чем ты попросишь меня. Возможно это или нет. Говори.

– Я прошу тебя, рабби, вместе со мной благословить их. И сделать это открыто. Пусть это произойдет в присутствии королевской четы и их детей. И пусть здесь же будут лучшие из твоих учеников. Пусть они видят, что Любовь может все. Даже невозможное. И пусть свитки священной Торы будут свидетелями этого…

– Хорошо. Это ведь еще не все?

– Нет. Я прошу тебя, если родится мальчик… Чтобы ты – и твой преемник – учили его Торе. Сам Даниэле… У него нет для этого достаточно мужества и терпения. Он слишком занят, улучшая наш мир, хотя немного знания о том, как это делается, ему вовсе бы не помешало… – увидев печальную усмешку Ребе, понтифик тоже улыбнулся. – Это все, рабби. Больше мне не о чем тебя попросить. Ведь мы сможем сделать это?

– Да. Пусть будет в пятницу, после утренней молитвы. Он здесь?

– Кто? Даниэле? Да… Он там, снаружи…

– Пусть зайдет. Я хочу сказать ему кое-что. До свидания, падре. Для меня было большой честью познакомиться с тобой…

– Для меня тоже, рабби. До встречи, мой друг, – понтифик наклонил голову и, повернувшись, направился к выходу.

Он сел к Майзелю в машину, посмотрел на него с улыбкой, покачал головой:

– Ах, Даниэле, мой мальчик… Иди к своему Ребе. И помни: все будет теперь хорошо.

– Вы… договорились?

– Конечно, мы договорились. Два старика, которые тебя любят, всегда как-нибудь договорятся… Иди, Даниэле. Он ждет…

Майзель вошел внутрь синагоги и остановился в некотором замешательстве – у него была непокрыта голова. И услышал голос Ребе:

– Иди сюда, шейгец, – сказал Ребе на идиш. – Чего ты там застыл?

Майзель подошел к биме [77] и остановился. Стоявший там Ребе возвышался над ним. Старик достал ермолку и с сердцем нахлобучил ее Майзелю на макушку, после чего треснул его посохом по плечу, – не слишком больно, но чувствительно. Майзель улыбнулся.

– Чего ты смеешься, ты, ходячий цорэс [78] ! – проворчал Ребе, сверху вниз глядя на Майзеля.

– Конечно, Ребе.

– Ты шлимазл.

– Да, Ребе.

– Ты шейгец, лентяй, неуч и невежда.

– Вы абсолютно правы, Ребе.

– Ты, с твоей золотой головой… Вместо того чтобы учить Тору и стать настоящим мудрецом… Ты лезешь прямо в Божий замысел, как… Как ты смеешь?!

Майзель пожал плечами и снова улыбнулся.

– Но такие люди называют тебя своим другом, – Ребе покачал головой и прищелкнул языком. – Господи Боже мой, какие у тебя друзья… Наверное, ты все же не окончательно безнадежен, раз у тебя такие друзья… Что-нибудь из тебя, наверное, в конце концов, получится… Садись, шлимазл!

Майзель сел, и Ребе тоже опустился в кресло:

– Ты знаешь, как накладывать тфилин [79] ?

– Да, Ребе.

– А Шма Исроэл [80] наизусть знаешь?

– Знаю, Ребе.

Ребе вздохнул, достал из ящика мешочек, пододвинул его Майзелю:

– Давай-ка… Не могу ни о чем разговаривать с евреем, который прожил половину Божьего дня, не наложив тфилин и не сказав Шма… Давай!

Дождавшись, пока Майзель закончит и сложит тфилин обратно, он забрал у него мешочек, снова спрятал его куда-то в глубину стола:

– Ну, так получше… Слушай меня, шлимазл. В пятницу после шахариса [81] приедете все сюда – ты со своей Еленой, король с семьей, и… падре. У тебя есть золотое кольцо?

– Что?!

– О, Господи Всемогущий… Послушай, дурень малограмотный, жених должен надеть на палец невесты золотое кольцо и сказать: «этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Израиля»! Кольцо только золотое должно быть, не серебряное и не железное! Понял?! И найди кольцо быстро, пока я не передумал!

– Обязательно, Ребе. Хорошо. Будет кольцо. Не волнуйтесь…

– Кто волнуется?! Я волнуюсь?! Да, я волнуюсь. Я таки первый раз женю еврея на… христианке. Как ты думаешь, шмаровозник, что я чувствую?! Тьфу! Но хупэ [82] никакой не будет. Понял меня?!

– Я это переживу, Ребе.

– Не сомневаюсь, – фыркнул Ребе. – Как только я это переживу… Ладно. И никаких посторонних. Или, упаси Бог, журналистов! Все! Выметайся!

ПРАГА, СТАРО-НОВАЯ СИНАГОГА. МАЙ