Год Единорога

Когда я во второй раз вошла в роскошную спальню Крунисенды, та при моем виде взвизгнула и ухватилась за длинный шелковый рукав Эйнина. Он сумрачно воззрился на меня, затем осторожно высвободился от хватки супруги, подошел ко мне и, оглядев меня сверху донизу, помрачнел еще больше.

— Зачем ты так вырядилась, Эйдис? Ты что, не понимаешь, что твой облик пугает Крунисенду?

— А я всю жизнь так одевалась. Ты разве не помнишь, брат мой?

— Я все помню! — выкрикнул он, и у меня появилось чувство, что он нарочно нагнетает в себе злость. — Но я давно уже не живу в Варке! И тебе следует забыть о тамошних грубых обычаях, а моя дорогая супруга поможет.

— Только захочет ли? И много ли мне нужно забыть? Ты-то, видно, уже забыл, как…

Он занес руку, словно готовясь меня ударить, и тут меня осенило, что он боится не моих Мудрых Знаний, а того, как бы я не рассказала Крунисенде, на чем его подловили.

— С этим покончено… — угрожающе начал он.

— Идет, — не надо было ничего решать, все давным-давно решилось само собой. Мы были близнецы, одно лицо, но чужие во всем остальном. — Мне от тебя, Эйнин, кроме лошади, ничего не нужно. Желания идти пешком у меня нет, а моего коня ты увел.

Его мрачное лицо несколько прояснилось.

— И куда ты направишься? Обратно в Варк?

В ответ я только молча пожала плечами. Если ему хочется так считать — пусть. Пропасть, разверзшаяся меж нами, не позволяла мне говорить.

— А ты воистину мудра, — сказала Крунисенда, подобравшись к Эйнину. — Люди по-прежнему страшатся Проклятья, а поскольку ты с ним общалась, будешь тоже внушать им страх.

Эйнин дернулся:

— Она уничтожила Проклятье ради меня, так что не вздумай забыть об этом, милая моя!

Она смолчала, но бросила на меня такой взгляд, что я сразу поняла, что мир между нами невозможен.

— Солнце высоко, и мне пора ехать, — у меня не осталось ни малейшего желания предаваться созерцанию прошлого, которое было уже мертво и погребено.

Эйнин отдал мне лучшего коня из своих конюшен и сверх того велел привести вьючную лошадь, загрузив ее всяческими припасами. Я не мешала ему отмывать свою совесть. Тем временем окружающие смотрели на нас во все глаза, дивясь нашему внешнему сходству.

Поднявшись в седло, я сверху вниз взглянула на Эйнина. Зла я ему не желала, ибо он живет сообразно своей природе, я — своей, а посему сделала над ним охранительный знак, приносящий удачу. Он прикусил губу, словно пытаясь воспротивиться.

После этого я выехала из ворот замка к поджидавшему меня Джервону и обратилась к нему:

— Ты узнал, где сейчас твой господин и куда тебе ехать, чтобы вернуться под его знамя?

— Он умер, — отвечал Джервон, — а те, кто выжили из его воинства, перешли под знамена других лордов. У меня нет господина.

— Куда же ты поедешь?

— Господина я лишился, а госпожу нашел. У нас теперь одна дорога, Госпожа Власти.

— Прекрасно! И куда же эта дорога нас поведет?

— Война продолжается, леди, а у нас двоих есть по мечу. Поедем, посмотрим, как получше потрепать Псов!

Я засмеялась и поехала прочь от Громового ущелья. Наконец я была свободна. Впервые в жизни свободна от подчинения Эфрине, от убогих обычаев Варка, от власти кубка дракона — теперь он будет для меня обычным кубком, а не магнитом, ведущим к опасности. Разве что — я бросила взгляд на Джервона, но он этого не заметил, высматривая дорогу, — разве что я употреблю этот кубок для иных целей. Может быть. Будущее покажет.

ЖАБЫ ГРИММЕРДЕЙЛА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Высокие сугробы, покрытые настом, загородили дорогу. Герта еще несколько раз ударила копьем, кроша наст, и остановилась, задохнувшись.

Длинный кинжал на поясе, короткое охотничье копье в руках, нищенский узелок — вот и все, что осталось у нее от Хорла-Холд. И еще живой груз в ней самой. С этим и придется встречать будущее. Она сцепила зубы и еще выше вскинула голову. Ей нечего стыдиться. Что бы там ни думал Куно и его свора, ей нечего стыдиться. И она никогда не придет больше в свой бывший дом вымаливать их прощенья, пусть и не надеются. Герта всхлипнула и со злостью снова принялась колотить по насту. Ей нечего стыдиться: ребенок, которого она носит, — не дитя разврата, а дитя войны. Надо думать, Куно и сам на войне не отказывался от живой добычи. А теперь он, ее безупречный братец, выгнал ее из дому, потому что она отказалась пить отраву, сваренную его служанками. Он уверен, что это избавит ее от ребенка, а она по его глазам видела, что скорее это варево отправит на тот свет ее. И ему оставалось бы только возблагодарить бога, избавившего их дом, а главное, его самого от позора. О, она его прекрасно понимала…

На минутку Герта сама испугалась этой поднявшейся в душе темноты. Подумать такое о родном брате! Еще два года назад подобное ей и в голову прийти не могло. Пока она не знала войны, пока еще сохранялись иллюзии. Пока, наконец, она не увидела, как жесток в действительности этот мир.

Слава богу, что в этом мире она и сама смогла измениться. Прежняя нежная и впечатлительная Герта не смогла бы поставить на своем и отстоять свою дорогу.