Год гиен

Перья далеких облаков поймали лучи закатного солнца, когда десятник работников Панеб вышел из незаконченной усыпальницы фараона. Панеб устало поднялся по длинному пролету лестницы из известняка к двери усыпальницы. Его люди проработали там обычные восемь дней, а теперь они соберут свои пожитки и вернутся домой, в деревню, чтобы три дня отдыхать.

Слева от него полыхнуло пламя: там, под навесом, писец Неферхотеп подрезал фитиль свечи. Таков был обычай писца — в конце рабочего периода составлять рапорт министру о ходе работ в усыпальнице, просил тот доклада или нет.

Писец поднял глаза, мельком взглянув на Панеба. Они не переглянулись, не поприветствовали друг друга. Неферхотеп подался вперед и задернул занавеску.

Эти двое никогда не ладили. То было иронией судьбы — ведь благодаря работе в усыпальнице и высокому положению, которое оба занимали в Месте Правды, их связывали узы теснее братских. Панеб восхищался тем, что Неферхотеп никогда не позволял их нынешней вражде встать на пути взаимного равнодушия.

Услышав шаги на лестнице гробницы за своей спиной, Панеб повернулся, чтобы в угасающем свете дня поприветствовать своих заляпанных краской людей.

— Отправляешься домой нынче вечером к своей хорошенькой жене, а, Кенна? Мы наверняка не увидим тебя день или два… Кофи, отоспись за эти дни, у тебя усталый вид… Напиваешься нынче вечером, Нори? Молодец…

Хотя его слова были бодрыми, десятник не чувствовал бодрости. С того самого дня, как было объявлено об исчезновении его тетушки Хетефры, его единственным спутником было несчастье. Ничто не радовало.

Панеб был десятником рабочих гробницы фараона — большим, крепким, удивительно сильным мужчиной буйного нрава. Хотя он вовсе не был красив, из-за носа, сломанного в драках с другими десятниками, присутствие его завораживало. Панеба в Месте Правды, скорее, держали за живую легенду, чем за реального человека. Увидев десятника столь необычно подавленным, его люди переглянулись, участливо нахмурившись.

Много лет прошло с тех пор, как было закончено «пронзание», или, иными словами, вырубание в скале будущей усыпальницы. Теперь работники трудились над щедрой ритуальной росписью и словами чар, которые будут покрывать стены, потолки и галереи. Поскольку фараон Рамзес III благословлен столь долгим царствованием, поколения строителей гробниц жили и умирали, работая над одной-единственной царской усыпальницей. Нынешние строители, включая Панеба, были сыновьями тех, кто когда-то начал работу.

Под большим навесом, где они ночевали, десятник сел, скрестив ноги, в окружении своих людей. Все тщательно чистили кисти и тростниковые перья, точили металлические инструменты. Эта ежевечерняя работа никогда не доверялась слугам и выполнялась даже до приготовления обеда. Инструменты — самое драгоценное имущество каждого из работников.

Ближе всего к Панебу сидел мальчик Рами. Хотя он был сыном писца Неферхотепа, он был крупным и ширококостным, как десятник, с такими же, как у Панеба, золотистыми глазами и большим решительным ртом.

— Панеб?

— В чем дело?

— Я хорошо справился на этой неделе с сеткой для фигур?

Рами было доверено наносить большие сетки на облицованную раскрашенным гипсом поверхность гробницы — для этого он соединял окрашенные красным мелом шнурки под идеально прямыми углами. Это давало художникам возможность перенести рисунок с маленького эскиза, который их отцы создали на папирусе много лет назад.

— Да, хорошо.

Рами многозначительно посмотрел па него.

— В следующем месяце мне исполняется пятнадцать лет.

Панеб провел точильным камнем по своему резцу.

— И что же?

— Значит, я уже достаточно взрослый, чтобы взяться за рисование фигур? Конечно, не самых важных, а тех, что на краях гробницы или на задних сторонах колонн? Тех, которые никто не увидит?

— Но у тебя нет опыта.

Рами поспешно вынул несколько обломков известняка из своего сплетенного из соломы ранца. Мальчик сделал на них несколько пробных штрихов — некоторые линии сходились в тончайшее острие, некоторые закручивались полукружьями и замыкались, другие шли под прямыми углами.

— Очень впечатляет, — сказал Панеб.

Рами просиял.

— Но они нарисованы на длину тростникового пера, — продолжал Панеб. — А можешь ли ты провести такой же штрих на всю длину стены, при этом все время держать перо ровно?

— Я уверен — смогу.

— Сможешь ли ты нарисовать, как Аафат, — Панеб подмигнул мастеру-художнику гробницы, — линию губ фараона, чтобы поймать только намек на улыбку? Или глаз бога, который вглядывается в невидимый для нас мир? Или изгиб изящных пальцев фараона, сжимающих стебель цветка лотоса?

Уголки губ Рами расстроено опустились.

— Я только хотел нарисовать контуры нескольких фигур, — уныло проговорил он, — а не заканчивать всю гробницу.

Взрыв хохота Панеба отдался громким эхом в Великом Месте. Впервые с тех пор, как погибла его тетушка, люди слышали, как он веселится, и рассмеялись вместе с ним.