Год гиен

Вскоре черноглазый достиг предместья Фив. Тут на улицах не горели костры, попадались лишь редкие факелы. Но он бесстрашно погрузился во тьму, не опасаясь грабителей, которые могли притаиться в тени.

Он шагал мимо длинных побеленных стен, окружавших имения знатных жителей и мелких владетелей. Только когда несколько стражников, охраняющих одно из таких имений, появилась из аллеи, шумя и горланя, он, наконец, остановился и отступил в нишу, где стояла статуя. Когда охранники прошли мимо, черноглазый снова выступил из своего убежища, чувствуя в руке спокойную тяжесть поблескивающего кинжала.

Добравшись до улицы Богини Селкет, незнакомец замедлил шаги.

Выглянув из-за угла (лицо его являло собой хороший образец чуткости и настороженности), он помедлил, глядя на бронзовые ворота на дальней стороне площади. Новые факелы по обеим сторонам ворот роняли светящиеся капли на глазированные плиты. Ворота никто не охранял — слуга, видимо, оставил свой пост, чтобы ускользнуть на праздник.

Движения человека вдруг стали столь же хищными и ловкими, как у подкрадывающегося к добыче леопарда. Украдкой посмотрев направо и налево, чтобы проверить, не прячется ли где-нибудь стражник, он взялся за кольцо ворот и потянул.

Ворота не подались.

Незнакомец покачал головой, слегка озадаченный, словно такой поворот событий не приходил ему в голову. Потянул сильней. Ворота громко заскрипели, но не дрогнули. Они оказались запертыми.

Из темноты донесся отдаленный топот, и черноглазый понял, что отчаянно лупит в бронзу ворот. Он снова и снова колотил в ворота и, вдобавок, вопил. Казалось, его едва ли не удивляет звук собственного голоса.

— Найя! — орал он в ночи. — Найя!

Его полные горя крики сливались с иступленным стуком колотящих в дверь кулаков.

— Выйди ко мне!

Ответа так и не последовало, и человек отступил на середину улицы. Встав на плотно пригнанные друг к другу камни мостовой, человек взвыл еще безутешнее:

— Найяаааа!

Он не знал, сколько времени колотил в ворота и выкрикивал это имя. В конце концов, пришедший услышал, как в доме отворились деревянные ставни. На балконе вдали зажглось несколько факелов, до черноглазого донеслись шарканье ног и приглушенные крики. Факелы теперь сияли и во внешних дворах других домов, выходивших на маленькую площадь.

Человек услышал внутри дома приближающиеся голоса и радостно улыбнулся. Найя идет к нему! Он снова ее обнимет, снова почувствует губами ее губы, прижмет ее к себе…

Из ворот повалили слуги с дубинками и бичами под предводительством своего командира. Они немедленно набросились на чужака. Он полоснул кривым ножом, и слуги рассыпались веером, захватывая в круг. Один из самых младших бросился на чужака с дубинкой, и нож ударил слугу по руке, порезав до самой кости.

При виде крови своего товарища остальные так разъярились, что накинулись на черноглазого всерьез.

Он отбивался, то ломая нос, то пробивая череп рукоятью ножа, но душой будто бы и не участвовал в драке, вспоминая прошедшие дни. Посреди исступления человек возвращал мельчайшие детали былых событий. Он видел жесткие карие глаза тех, кто его окружал — они походили на глаза пустынных шакалов. Он замечал их мелькающие кулаки, а когда получал удар, ощущал почти восхитительный вкус крови во рту.

Дубинка угодила ему в голову сбоку, он налетел на стену, потом упал на колени и выронил нож. Видя, что побеждают, слуги принялись пинать пришедшего ногами, обутыми в грубые пеньковые сандалии.

Он больше не чувствовал ударов. Свернувшись клубком в ожидании смерти, слегка улыбаясь, человек почувствовал, как на него снисходит спокойствие. Но внезапно вдалеке раздался голос — кто-то кричал, чтобы его перестали бить.

Потом его подняли на ноги. Тот, кто кричал, торопливо натягивал льняную накидку. Он был таким же молодым, как и черноглазый, но на его красивом лице лежала не поддающаяся объяснению печать благородства — или богатства.

— Я уже говорил тебе, Семеркет, — произнес хозяин монотонным невыразительным голосом, — если ты снова побеспокоишь мою жену, я выпорю тебя.

Тот, кого назвали по имени, боролся, пытаясь вырваться из рук людей, которые его держали.

— Мою жену, Накхт! Мою!

— Держите его! — скомандовал Накхт. — Сорвите с него одежду.

Глава стражников сорвал одежду с плеч Семеркета. Выхватив бич у другого стражника, Накхт заговорил в лицо противнику:

— Я изобью тебя хуже, чем луплю свою лошадь, даже хуже, чем своих слуг. Я докажу тебе, что если ты снова осмелишься приблизиться к моей жене, в следующий раз я без колебаний вспорю тебе горло, деревенщина.

— Ты такой храбрый, Накхт, когда меня держат твои люди.

— Поверните его.

Просвистел бич.

Несмотря на винные пары, Семеркет почувствовал, как бич содрал полоску кожи с его спины. Он застонал, невзирая на решимость не доставить удовольствия врагу.