Год гиен

Царевич и его свита ринулись к своим колесницам, не оглядываясь на десятника, распростершегося на земле. Старейшины собрались вокруг вздрагивающего Панеба, бросая взгляды через плечо на Семеркета. Их лица больше не были равнодушными, словно маски. Они как будто смотрели в пасть самой Пожирательницы Аммамат — богине с телом гиппопотама, львиными лапами, львиной гривой и пастью крокодила, которая съедала сердца тех, кого осудили боги.

* * *

Весть о том, что найден окровавленный парик Хетефры, разнеслась из дома в дом, как гул землетрясения. К ночи уныние и ужас слегка улеглись. Перед деревней, где днем стоял неумолчный шум, теперь воцарилось молчание, в тишине дрожал горький пустынный воздух. Люди заперли двери и в ожидании затаились в своих домах.

Семеркет все еще расхаживал по опустевшей главной улице и боковым ходам в поисках жителей, чтобы задать им новые вопросы — но никого не встретил. На стук в двери не было ответа, как бы громко он ни стучал. Навострив уши, чиновник порой мог уловить тихий шепот в ближайшем переулке, но, когда заворачивал за угол, чтобы перехватить говоривших, видел, что улица пуста, а краешком глаза успевал заметить быстро закрывшуюся дверь, которую тут же запирали на замок.

Семеркет ждал. Обнаружение парика было как раз тем потрясением, которое требовалось, чтобы стряхнуть со строителей гробниц их самодовольную самоуверенность. Теперь она даже не пошатнулась, а просто рухнула.

Той же ночью деревня встретила еще одного непрошенного гостя — куда более пугающего, чем Семеркет. Верней, гостью. Она появилась, когда взошла полная луна. Некоторые говорили после, что видели, как возле ворот кладбища рыскала гиена, как она превратилась в женщину и прошла сквозь деревенские стены, словно они были из воздуха. Другие заявляли, что видели, как луну затянули облака в виде силуэта женщины, а потом в крутящемся тумане она спустилась в деревню. Третьи же наблюдали только тень, движущуюся по стенам в свете мерцающего пламени факелов — она молча следовала из дома в дом.

Первой ее увидела дочка слуги. Ребенок проснулся на своем тюфяке и увидел, что странная женщина манит ее с другой стороны комнаты. Девочка зажмурилась, а когда снова открыла глаза, над ней уже склонилась старуха.

Девочка рассказала, что могла слышать сиплое дыхание, когда старуха протянула руки, чтобы ее обнять. Окончательно проснувшись, ребенок понял, что вздохи и кашель были на самом деле смехом, похожим на тот, что издает сухое, запекшееся горла — смехом мумии.

Девочка завопила, но женщина уже исчезла.

Вскоре вздохи старухи перешли в вопли и дикую тарабарщину, звучавшую на ночных улицах деревни. Звуки то угасали, то взмывали вверх с безумной громкостью. Некоторые заявляли, что видели загадочные огни, мелькающие мимо трещин в их запертых на засов дверях, или слышали бормотание голосов большой компании призраков.

Обитатели домов вцеплялись в своих жен или мужей, навешивали на детей защитные амулеты и обереги. Все знали одну ужасную истину: тяжелый камень, который подкатили к дверям гробницы, почему-то оказался не в силах помешать Хетефре вернуться в деревню.

Глава 5 Улицы, полные дверей

Семеркет и Квар каждую ночь видели во снах всякую чушь. Чиновник, никогда раньше не боявшийся царства снов, теперь опасался сомкнуть глаза больше чем на несколько минут. Он обнаружил, что, сидя на кирпичной скамье в комнате Хетефры, может проснуться быстро, когда львица прыгнет, и еще на одну ночь избежать ее клыков.

С того дня; как царевич Пентаура навесил на него амулеты и обереги, Семеркет стал жертвой острых загадочных болей во всем теле, у него раскалывалась голова. Временами ему казалось, что он задыхается, словно никак не удавалось вдохнуть полной грудью. Днем он принимался за свое расследование с красными глазами, мрачный и раздражительный, усталый после ночных погонь.

Квар, которого его мать-колдунья научила бороться с ночными кошмарами, обнаружил, что во сне его копья бессильны против львицы. Они либо не долетали до цели, либо в последний миг отклонялись в сторону, или ломались о львицу, как солома. Единственной зашитой против когтей и зубов оставалось пробуждение — или бегство. Как и Семеркет, нубиец не осмеливался долго спать.

Однажды ночью чиновник проснулся после кошмара, в котором ему привиделось, что львица ринулась на него из-за ближайшего дерева. Она была настолько близко, что когти выхватили несколько прядей его волос. Тут Семеркет и пробудился. Его голова все еще болела там, где львица во сне рванула его за волосы, и место это оказалось словно выстриженным.

Дознаватель в замешательстве и страхе ощупал голову, но потом его отвлек шум в комнате у двери дома, запертой на засов.

Все еще испуганный сном, он не нашел в себе храбрости проверить, кто — или что — было в передней Хетефры.