God, Human, Animal, Machine: Technology, Metaphor, and the Search for Meaning

"ИИ начался с древнего желания выковать богов", - пишет Памела Маккордак в своей книге 1979 года "Машины, которые думают" - отголосок афоризма Вольтера о том, что если бы Бога не существовало, то человечество сочло бы необходимым его изобрести. Конечно, мы всегда изобретали и изобретали Бога, но не через науку, а через теологию, и божественность каждой эпохи раскрывает потребности и желания ее создателей-людей. Несмотря на распространение религиозных метафор вокруг этих алгоритмов, теология - если ее можно так назвать - их создателей часто определяется неверно. Доктрина, развивающаяся вокруг ИИ, на самом деле не является пережитком Темных веков. Безграничное инопланетное божество, которое имеют в виду критики технологий, - это Бог Кальвина и Лютера, вполне современная сущность. Вопрос в том, как получилось, что мы решили воскресить этого Бога из мертвых, и почему спустя столько лет он все еще кажется нам привлекательным?

Термин "Темные века" в самом строгом смысле описывает отсутствие информации об этом периоде (это была, безусловно, эпоха, которая дала очень мало данных), хотя его часто понимают как обратную сторону Просвещения, кивая на популярное предположение, что средневековое христианство было враждебно по отношению к культивированию знаний. На самом деле философы-схоласты в основном оптимистично оценивали потенциал человеческого разума, о чем свидетельствуют многочисленные логические доказательства существования Бога. Большая часть теологии того периода была замешана на платонизме и опиралась на идею о том, что и Бог, и мир природы постижимы для человека. Считалось, что идеи соответствуют вечным, трансцендентным реальностям - "универсалиям", которые разум может воспринять через lumens naturalis, свет разума, отражающий рациональный порядок космоса. Для Аквинского Книга Иова была не притчей об ограниченности человеческого разума, а иллюстрацией того, как человечество постепенно прозревает к конечной истине.

Ситуация начала меняться в конце Средневековья. Как отмечает Ганс Блюменберг, послевоенный немецкий философ, в своей книге 1966 года "Легитимность современной эпохи" - одном из главных текстов разочарования - примерно в тринадцатом веке богословы начали сомневаться в том, что мир мог быть создан для блага человека. Аквинский верил, что космос содержит все возможное, что наш мир - не просто лучший, а единственный из всех возможных миров. Но вскоре после его смерти эта точка зрения подверглась критике за ограничение Бога. Некоторые богословы утверждали, что Бог мог создать множество миров, каждый со своими законами. Как и все теории мультивселенных, этот мысленный эксперимент привел к тому, что наш мир стал казаться произвольным, одним из множества возможных - хотя, в отличие от современной физики, которая ценит мультивселенную за ее способность доказать, что наша Вселенная - продукт случайности, средневековые богословы пытались защитить всемогущество Бога. Они не верили, что Бог действительно создал другие миры, просто он мог это сделать. Этот аргумент должен был продемонстрировать, что не существует универсальных, вечных законов, которые были бы выше самого Бога и могли бы ограничить его в акте творения.

Этот довольно узкий теологический спор в конечном итоге помог искоренить из западной философии идею универсалий - представление о том, что понятия в сознании соответствуют вечным истинам, как платоновские формы, - и преуспел в том, чтобы сделать мир, по выражению Блюменберга, "радикально контингентным". Доктрину, возникшую в результате этих дебатов, часто называют "номинализмом". Для номиналиста "справедливость" и "человечность" - это просто названия, которые мы даем общим чертам, которые мы воспринимаем между объектами, а не универсальные истины. (Джон Стюарт Милль однажды описал номинализм как веру в то, что "нет ничего общего, кроме имен"). Эта доктрина часто ассоциируется с Уильямом Оккамом, английским монахом-францисканцем XIV века, который учил, что Бог радикально отличается от своего творения и не ограничен ни моралью, ни рациональными законами. "Причина в том, что Он так пожелал, и никакой другой причины ожидать не приходится", - писал он. Из этой логики следовало, что человеческий разум - это конструкция, характерная только для нашего вида, а не отражение более широкого космического порядка. Созерцание и самоанализ стали ненадежным средством достижения истины: разум превратился в зеркальный зал, чье отношение к внешнему миру вдруг стало неопределенным.