Год, когда я всему говорила ДА

У меня было замечательное детство, но я жила настолько глубоко в своем воображении, что чувствовала себя куда счастливее с консервами, чем с людьми. В кладовке мне было безопаснее. Свободнее. Это было так в мои три года.

И каким-то образом стало еще более так в мои сорок три.

Сидя на диване и уставившись на рождественскую гирлянду, я осознаю, что до сих пор развлекалась бы в своей кладовке, если бы думала, что мне это сойдет с рук. Если бы у меня не было детей, которым нужна реальная я в этом мире. Я сражаюсь с этим инстинктом каждый день. Вот почему теперь у меня есть огород для овощей.

Если бы меня спросили, я бы сказала «нет».

Я бы сказала «нет».

Потому что я всегда говорю «нет».

И вот тут-то взрывается граната.

Внезапно снова День благодарения, и я снова в кухне, измазанная отрыгнутым молоком, смотрю, как моя сестра рубит лук. И теперь я ее понимаю.

Ты никогда ничему не говоришь «да».

Я не просто понимаю ее – я верю ей. Я слышу ее. И знаю. Она права.

БУМ!

Граната.

Когда пыль оседает и все проясняется, я остаюсь с одной мыслью, гремящей в голове.

Я несчастна.

Она заставляет меня опустить бокал. Я что, пьяна? Я что, шучу над собой? Я что, только что это подумала?

Честно говоря, я чуточку негодую сама на себя. Мне стыдно уже оттого, что у меня мелькнула такая мысль. Мне до ужаса стыдно, если уж хотите знать. Я прямо купаюсь в стыде.

Я несчастна?

Мне до сих пор немного стыдно сейчас повторять это вам.

Я несчастна.

Да кем, черт возьми, я себя возомнила?!

Нюня. Вот кто я. Большая старая нюня.

Знаете, кто должен быть несчастным? Малала[11]. Потому что кто-то выстрелил ей в лицо.

Знаете, кто еще? Школьницы из Чибока. Потому что террористическая группировка «Боко Харам» выкрала их из школы для насильственного брака, который точь-в-точь такой же, как обычный брак, только его полная противоположность с постоянным изнасилованием, и всем уже наплевать.

Знаете, кто еще? Анна Франк. Потому что ее и еще около шести миллионов других евреев замучили нацисты.

Еще? Мать Тереза. Потому что все остальные были слишком ленивы, чтобы лечить прокаженных, и это пришлось делать ей.

Ужасно позорно сидеть и говорить, что я несчастна, когда никто не стреляет мне в лицо, никто не крадет меня, не убивает, не оставляет в одиночку лечить всех прокаженных на свете.

Я росла в семье, где упорный труд не был делом добровольным. Мои родители трудились в поте лица, чтобы вырастить и выучить шестерых – посчитайте, шестерых (!) – детей. И в какой-то момент до меня дошло, что причина, по которой я никогда ни в чем не нуждалась, заключалась в том, что родители трудились как проклятые, чтобы у нас были всякие безумные блага вроде еды, бензина, одежды и образования.

В старшей школе я начала подрабатывать, фасуя мороженое в «Баскин Роббинс», и с тех пор у меня всегда была какая-нибудь работа. Так что я прекрасно осознаю: в те дни я жила в привилегированном мире. Я знаю, что мне невероятно повезло. Я знаю, что у меня невероятные дети, фантастические родственники, великолепные друзья, впечатляющая работа, чудный дом, и все мои руки, ноги, пальцы и органы при мне и в неприкосновенности. Я знаю, что у меня нет права жаловаться. Уж точно не на мою жизнь в сравнении с жизнью кого-то другого. Если только этот кто-то не Бейонсе.

Проклятье, моя жизнь так плоха по сравнению с жизнью Бейонсе! Так же как и ваша. По сравнению с ее жизнью плоха жизнь кого угодно. Если вы имеете иные сведения, если вам известно, что по какой-то причине жизнь Бейонсе ужасна, пожалуйста, не подходите ко мне на улице и не пытайтесь открыть мне глаза. Мне необходимо верить, что жизнь Бейонсе совершенна. Это меня поддерживает.

Но, если не считать Бейонсе, я знаю, как мне повезло. У меня нет иллюзий на тему того, что мои страдания хоть сколько-то реальны. И поэтому мне действительно стыдно это говорить. Я имею в виду, никто ведь не слышит жалоб от Малалы.

Но знаете, почему вы не слышите жалоб от Малалы?

Потому что Малала и ее духовные сестры, мать Тереза и Анна Франк, – НАМНОГО лучшие люди, чем я. Очевидно. Ибо ясно, что я – гигантский хнычущий младенец, я – полный отстой. Потому что в предрассветных сумерках, уставившись на свою рождественскую гирлянду, я не могу этого избежать. Это осознание подобно прыжку в ледяное озеро.

Я несчастна.

Признание вышибает из меня дух. Ощущение такое, будто я раскрываю новую информацию, узнаю тайну, которую прятала от себя самой.

Я несчастна.

По-настоящему, глубоко несчастна.