Год, когда я всему говорила ДА

Но всякий раз, прежде чем выйти на сцену, я мямлила, потела и тряслась. Гримеру приходилось заново наносить мне тушь, которая смывалась с лица после безмолвных тридцатисекундных рыданий, необходимых, чтобы как-то умерить мою растущую истерику. Шишки из ABC собирались вокруг меня и бормотали подбадривающие слова, пока я расхаживала взад-вперед, а мои остекленевшие глаза бешено вращались от страха. А еще была бутылка изысканного красного вина, ее всегда дарил мне президент компании, у которого был собственный виноградник. Потому что я никогда, ни разу не выступала публично, не умаслив свой организм двумя бокалами вина. Природный бета-блокатор.

Я не говорю, что это было правильно.

Я говорю, что это помогало.

Мое единственное хорошее воспоминание, связанное с сидением на сцене TCA, относится к тому году, когда создатель «Отчаянных домохозяек» Марк Черри по доброте душевной сжалился надо мной во время заседания руководителей программ. Когда на меня обрушилась буря вопросов об одной невезучей актрисе, он подключился к обсуждению, давая ответы и отбиваясь от самых каверзных вопросов серией обворожительных шуток. За двадцать минут до этого кому-то – я даже не помню, кому именно, – пришлось отрывать мои пальцы от дверцы машины, чтобы проводить внутрь здания. Я не сопротивлялась. Я просто заледенела от страха и была не способна пошевелиться.

Я была ходячей панической атакой. Мой страх сцены был настолько полным и всепоглощающим, что повелевал каждым моим появлением на публике. Речи во время церемоний награждения, интервью, ток-шоу… Опра.

Опра.

Опра трижды брала у меня интервью.

Вот что я помню о своих интервью с Опрой.

Добела раскаленные вспышки света перед глазами. Странное онемение в конечностях. Пронзительный жужжащий звон в голове.

Так что я… не помню ничего.

НИЧЕГО.

Я родом из предместий Чикаго. Я воспитывалась на Опре. Я смотрела «Шоу Опры Уинфри», еще когда оно носило название AM Chicago. Я покупала все, что она рекомендовала нам покупать, и прочла каждую книгу, которую она советовала прочесть. Я записывала каждое мудрое слово, которым она делилась с нами по телевизору. Я крещена католичкой, но была прихожанкой Церкви Опры. Если вы – человек, живущий на этой планете, то вы знаете, о чем я говорю. Это знают все. Это ОПРА.

Интервью с Опрой было для меня не мелочью.

И что же я помню из этих драгоценных моментов, проведенных с ней?

Ничего.

Из интервью для журнала «О»? Ничего.

Из интервью для шоу Опры с актерским составом «Анатомии страсти»? Ни словечка.

Из интервью с Керри Вашингтоном для программы «Следующая глава Опры»? Ни единой чертовой мысли.

Однако у меня остались весьма живые воспоминания о мгновениях непосредственно перед этими интервью. В тот первый раз художница по костюмам «Анатомии страсти», Мими Мелгард, разглаживала мою юбку и вертела меня, проверяя, хорошо ли я выгляжу. Потом одобрительно кивнула и твердо погрозила мне пальцем.

– Не двигайся до тех пор, пока не увидишь Опру.

Ей не обязательно было мне это говорить.

Я не смогла бы двигаться, даже если бы захотела. Я стояла в дверях своего кабинета. Чуточку покачиваясь вперед-назад. Ступни, обутые в мою первую пару туфель от Manolo Blahnik, уже болели.

В сознании было так же пусто, как в головенке только что вылупившегося цыпленка.

Я чувствовала, как обливаюсь по́том. По́том! Я начала механически, как робот, поднимать и опускать руки, надеясь не дать гигантским круглым пятнам под мышками проявиться и испортить пигмалионовские труды Мими.

Поднять и опустить, поднять и опустить, поднять и опустить…

Хлопать. Я хлопала руками, как крыльями.

Теперь я еще и выглядела как новорожденный цыпленок.

Но это не имело значения. Вздымавшийся ужас, грохотавший во мне, становился все громче и громче, уводя меня настолько дальше обычного страха, что я стала ощущать почти что… безмятежность. Словно слышишь настолько высокий и пронзительный звук, что барабанные перепонки теряют способность его воспринимать и звук становится неслышным. Мой страх вопил так громко, что сделался безмолвным.

Цыпленок терял голову.

Я смотрела, как черный внедорожник Опры сворачивал на студийную парковку. Я смотрела, как черный внедорожник Опры заруливал на VIP-стоянку. Я смотрела, как из черного внедорожника выбралась вначале одна женщина, а затем другая. Первая женщина была такой узнаваемой, такой знакомой, что мне буквально хватило увидеть носок ее сапога, коснувшийся земли, чтобы понять: это Опра. Но вторая женщина… продолжая хлопать вспотевшими руками, я уставилась на нее. Я не могла разобрать, что это за вторая женщина. Кто это?

А потом хлопанье руками прекратилось.

«Гейл, – осознал мой мозг. – Это же Гейл[13]. Святая праматерь телевидения, я вижу одновременно и Опру, и Гейл!»

Это последнее, что я помню перед тем, как вакуум ужаса лишил меня всего удовольствия.

– Как это было? – задыхаясь от волнения, допытывались у меня по телефону в тот вечер сестры, Сэнди и Делорс. В тот ЕДИНСТВЕННЫЙ раз, когда мне удалось впечатлить моих сестер. Единственный раз – и…

Я. Не. Знаю.