Год крысы. Видунья

– Божиня с тобой, деточка! – ужаснулась Фесся. – Я вон сколько к своему муженьку присматривалась, и то иной раз сковородкой промеж глаз заехать хочется!

– Стерпится – слюбится, – упрямо возразила Рыска. Колючая нить Хольгиной дорогой бежала сквозь умелые пальцы, девушке не было нужды на нее смотреть, чтобы знать – хорошо получается.

– Ох, девонька… – Вдова опустила веретено, давая отдых занемевшей руке, и с доброй, почти материнской, но все равно обидной жалостью посмотрела на девушку. – Сказки это, утешенье для робких да несчастных. Не слюбится. С годами пропасть только вширь пойдет. Если он будет плохим человеком – ты возненавидишь его, если хорошим – себя, что не можешь дать ему обещанного перед Богиней чувства.

– Зато у меня дети родятся, – настаивала девушка. – Я их любить буду.

– Дети другое. – Вдова машинально перевела взгляд на посапывающую на лавке дочурку, улыбнулась. – А женщине нужен мужчина, как вьюнку – опора. Толку с его цветов в высокой траве, так в ней незаметно и зачахнет. Зато видала, как он на плетне красуется, – и сам пышен, и глаз радует!

Рыска надулась и ничего не ответила. Плетень… Плетень – это сухие палки, которые только для опоры и годятся! Вот и надо выбирать понадежнее да поудобнее, а остальное – дело десятое. Что-то не видела девушка ни на хуторе, ни в веске такой уж великой любви. Посюсюкаются месяц-другой, а потом только брань из избы слышна. Жар и тот к девушкам относился будто к ватрушкам на противне: сковырнуть творог и драпать, покуда не поймали. Нет, свадьба – это та же сделка. Что ж, Рыска готова честно выполнить свою часть договора – только, пожалуйста, не надо морочить голову какой-то там любовью!

* * *

Через неделю от Сурка ушли двое батраков. Один – со скандалом, по недосмотру скормив волкам пять хозяйских овец, зато другой по уговору, отработав два года. Этот увел с собой корову – дойную трехлетку, может, еще и стельную, в общем стаде паслась. Сурка аж перекосило, когда бывший батрак на нее веревку накинул. Но уговор есть уговор: любую по выбору, кроме племенных.

Рыска проворочалась полночи. Корова за два года! А ведь Рыска работает на Сурка уже восемь лет. Ну, положим, не пни на вырубке корчует, но ведь тоже без дела не сидит, весь день что-то делает – а частенько и ночами при лучине глаза слепит.

С коровой и замуж можно. Не женкой, а женой. Не за вдовца или богатого старика-сластолюбца, а за нормального парня. Хоть того же кузнецова сына – ну и пусть косой, зато добрый. Корова – это уже полхозяйства! Никто потом попрекать не будет, что, мол, в одних лаптях тебя взял.

Утро началось наперекосяк. Женка подняла кухонных служанок на две лучины раньше обычного, и те, шепотом кляня мужиков во главе с Сашием, принялись за работу. Завтра ринтарцы отмечали великий праздник – День Бабы. По преданию именно в этот весенний день Богиня Хольга, осерчав на ленивого мужа, объявила, что отныне пальцем не шевельнет по хозяйству. И пришлось бедному Сашию самому и солнце по небу пихать, и дороги прясть, и души по земле рассевать. К вечеру приполз к супруге на коленях и взмолился о пощаде!

С той поры и повелось: один день в году ринтарские женщины сидели сложа руки, дабы напомнить мужьям, на ком дом держится. А дабы оный за это время не рухнул, все бабские дела следовало переделать загодя да вдобавок напечь праздничных пирогов и навертеть голубцов.

Праздник тихо ненавидели обе стороны, и скандалов на следующий день было столько, что впору называть его Днем Скалки. Но против традиции не попрешь, и Фесся яростно месила утробно чмокающее тесто, а женка разбирала капустный вилок, орудуя ножом с видом живодера. Мужикам им на глаза лучше было не попадаться, и батраки затихарились на крылечке, пуская по кругу цигарку с виноградным листом и конопелью.

К обеду, когда женщины устали, а дел оставалось немерено, раздражение достигло предела. Рыска, все еще погруженная в мысли о корове, столкнулась в сенях с Фессей, и оба горшка – с простоквашей и вареной свеклой – упали на пол, разбившись и перемешавшись. Служанка, обычно спокойная и снисходительная, вспылила и обозвала девушку неуклюжей бестолочью, которую даже медведь косолапый в жены не возьмет. Рыска в слезах выскочила во двор, мигом став мишенью для батрачьих шуточек. Щипок Пасилки стал последней каплей: девушка ляснула в ответ пощечину («О-о-о-о!» – восхищенно засвистели и загукали батраки) и, закусив губу, как корова удила, быстро пошла к парадному крыльцу. Видеть больше этот хутор не могу! Хватит, наработалась за спасибо – причем и того не дождешься!

* * *

Сурок сидел за столом, заваленным бумагами – были тут и витиевато составленные, на пять страниц, договора на мелованной бумаге, и клочки рукописных расписок, – и гонял костяшки по счетам.

– Чего тебе? – бросил он, мельком глянув на служанку.

Рыска оробела и вцепилась в край передника, как крыса в потолочную балку.

– Я… хозяин, мне на позатой неделе семнадцать исполнилось.