Год Крысы. Видунья

Копытинцы расселись на песочке под стеной дома, не веря, что их мытарства остались позади. Батраки вынесли им остатки вчерашней гулянки: полкувшина крепкого, на меду и грибах, кваса, несколько кусков хлеба и копченую баранью ребрину. Гости жадно набросились на угощение, охотно отвечая на расспросы:

— Ага, на вчерашней ярмарке. По сребру ушли, они у нас хорошие были, подрощенные. Себе бы оставили, да побоялись, что не прокормим: неурожай же, лучше до весны на картошке просидеть, чем неделю мясцом побаловаться, а потом зубы на полку. Чего в городе не заночевали? Так в кормильне становиться дорого, с приличных улиц стража гоняет, а в трущобах боязно. Мы, как расторговались, сразу домой и поехали. Разложили лагерь возле Ледышкина яра, только каша сварилась — выходят из кустов. Мол, отдавайте кошели, добрые люди, — пришли люди злые…

— А много их было? — с тревогой спросила Муха. До яра всего-то семь вешек, если там разбойники завелись, могут и сюда добраться.

— Человек восемь. Может, еще кто-то за деревьями прятался, Саший их знает.

— Беглые каторжане, бывшие тсецы или просто шваль с оружием? — деловито уточнил здоровяк-бородач, в прошлом и сам посидевший, и послуживший в тсарском войске, и помахавший мечами на свой наемный риск.

— Какое там оружие! — горько сплюнул ограбленный. — Босота с дубинами и ножами, у одного только сабля была, еще с войны, видать: трофейная, саврянская, и держал ее как ту же дубину. Сами трусили, кабы нас побольше было… Шанек узнал одного, по имени к нему обратился…

— Я его тоже потом вспомнил, — поддержал другой гость. — Это ж скорняк из Малых Лодок.

— Точно! — хлопнул по колену приятель. — Щетиной только зарос, как вепрь, и на левую ногу охромел. А я — то еще думаю: вроде голос знакомый… Надрывно застонал раненый, которого переворачивали на здоровый бок. Люди примолкли, прислушались. Дедок что-то там ворковал, уговаривал. Фесся помогала, поливала водой из ковшика, осторожно отдирала присохшую к ране тряпку.

— А Малые Лодки-то сгорели, — шепотом напомнил третий, самый несловоохотливый копытинец.

— Да ты что?! — изумилась женка, — А мы и не слыхали…

— Сгорели-сгорели, дочиста. Под утро полыхнули, когда все спали. Видать, за день солома на солнце прожарилась и тлеть начала. Ну а там искра за искрой… Ни одного дома не осталось, изгородь и та обуглилась. Половина народу в дыму задохнулась, даже проснуться не успели. Особенно дети и старики.

— И давно это было?

— Да уж с месяц назад, когда самая сушь стояла.

— Накануне Кайнова дня, — уверенно добавил второй. — Я, помнится, еще подумал: вот те лето начинается…

Батраки молча — кто с ужасом, кто с черным торжеством — переглянулись. Именно в ночь перед Кайновым, первым летним днем, над хутором шел купленный у путника ливень. Мог ли он потушить Малые Лодки? И не полыхнуло бы взамен Приболотье? Или сгорели бы обе вески, а дождь спас от пожара лес, кто знает?

— Людей грабить — все равно не выход, — нарушил тишину Цыка. — Мог бы, как мы, в батраки наняться.

— Так он же хромой.

— Ну, поискал бы работу в городе, те же шкуры скоблить.

— Там своей бедноты хватает, на улицах в два ряда милостыню просят.

— Вы чего, вора и душегуба защищаете? — удивился парень.

— Не защищаем, а понимаем, — насупился копытинец. — У меня самого дома жена и трое детей, как к ним на глаза без поросят и денег показаться — ума не приложу.

— Но-но, — возмутился бородач. — Только посмейте наш хутор ограбить!

Все невесело рассмеялись и сменили тему. Но выбросить ее из головы так и не смогли.

* * *

Хозяева вернулись не вечером, как обещали, а уже к обеду. Хозяйка — злая, словно недоеная коза, дети — зареванные, Сурок — багровый и мрачно пыхтящий.

— Что, и на вас разбойники напали? — всполошилась женка.

— Нет, — с чувством сказал муж, — разбойница! Грымза кровожадная, ежа ей под юбку…

— Ах ты мерзавец! — взвилась жена. — А когда мама тебе денег на племенного быка ссужала, небось кланялся, ручку целовал!

— Я ей тот долг уже лет пять как отдал, — огрызнулся Сурок, спрыгивая с телеги. — Вернул бы и тебя, да не берет…

— Хам неблагодарный! — заголосила жена — к восторгу слуг и батраков, благоразумно притворявшихся глухими, чтобы не перепало и им. — Да я на тебя лучшие годы положила!

— Положила, ага, — подбуркнул муж, — лепешку коровью…

На родном подворье Сурок чувствовал себя куда увереннее и помаленьку расправлял плечи, поникшие в тещиной вотчине. Жена это тоже почуяла и перебросила войска на другой фланг.

— Как ничего не готовили?! — минуту спустя орала она в кухне на Муху. — Хозяева на то и хозяева, чтоб возвращаться когда им хочется, а не когда слуги соизволят их принять! Совсем от рук отбились, в углах паутина, в мисках плесень!

На вероломную атаку незамедлительно ответили катапульты: раздался оглушительный грохот — и нужда в мытье мисок отпала.

— Вики-и-ий! — визгливо воззвала Корова, отступая на крыльцо. — Иди погляди, что эта дура натворила! Целую стопку посуды об пол хряпнула!