Год Крысы. Видунья

Вечера тем временем становились все длиннее, темнее и холоднее. В преддверии урожая Сурок взял двух новых работников, благо по дороге мимо хутора нескончаемой чередой тянулись разоренные засухой пахари. Все они надеялись найти работу в городе, однако с готовностью брались за что угодно, нанимаясь за бесценок, а то и вовсе за еду. Попадались и лихие люди, но от крупных шаек Богиня пока миловала, а с тремя-четырьмя удавалось справиться своими силами. Про банду из Ледышкина яра больше не слышали — то ли откочевала куда, то ли развалилась, а может, попыталась заглотнуть кусок не по горлу и пала под клинками путников.

После одной из шумных осенних свадеб голова Приболотья завернул к Сурку на кружку пивка — судя по тому, что прижимистый хуторянин сам его пригласил, кружка была далеко не первой.

— Таки влепит нам тсарь год Крысы, — уныло сообщил голова, глядя, как Фесся управляется с большим запотевшим кувшином.

— После Пустополья же объявляют, — лениво возразил Сурок.

— Да и так все ясно. — Мужик осторожно пригубил. Пиво у богатого соседа было не чета свадебному: крепкое, душистое, даже пена вкусная. — Ты сколько снопов с рядка снял? Три? Брешешь, на общинном и то по два с половиной было! А в Калинах и четверти не вышло. Это на нижней пашне, где даже гнилое зерно всходило! А на верхнюю жнецов вовсе не засылали — незачем.

— Ну мало ли… Ринтар-то большой, на севере, может, и уродило, — без особой уверенности предположил хуторянин.

— Зато на юге подчистую выгорело. Не-е-ет, кум, не отвертимся. — Голова подпер щеку ладонью и пьяненько шмыгнул носом. — С урожайных земель — двойной налог, с пустых — половинный. И весь наш доход — в тсарскую казну…

— А ты будто так про два с половиной наместнику и отписал? — хмыкнул Сурок.

— Тьфу на тебя! Ну поставил чуть побольше, чем у соседей… Если донесут, отбрешусь: мол, удалась полоска с краю, а прохожие и обзавидовались.

— Так чего тогда ноешь? — Хуторянин зажевал пиво свежей колбаской, голова тоже потянулся к блюду. Шутка ли — первый год Крысы за десять лет! Последний случился, когда проклятые савряне пожгли вески и потравили поля к востоку от столицы и зимой от голода перемерло больше народу, чем в битвах.

— Ну мало ли… Боязно. Как пить дать, — голова отхлебнул, — болезни по весне начнутся. А мы у самых болот, тут вся дрянь по реке приходит да оседает.

— Боязно, боязно… Вот когда начнется, тогда и будешь плакаться.

— А в прошлый раз, помнишь? К берегам подходить боялись, трупы в камышах качало!

— Сравнил послевоенщину с простой засухой!

Но подвыпившему голове так хотелось одержать верх в споре, что он бездумно ляпнул:

— А с чего ты взял, что в этот раз без войны обойдется?

Сурок аж поперхнулся.

— Ты что, друг, ошалел? — выдохнул он, едва откашлявшись. — С кем нам воевать-то?

Рыска с Жаром, затаив дыхание, подслушивали у приоткрытой двери; Фесся уже один раз об них споткнулась и шепотом обругала.

— Да все с ней, с Саврией! У них-то нынче тоже неурожай. Народ голодный, злой, а мирный договор как раз этой зимой истекает.

— Продлят! Что они, дураки — в год Крысы воевать? А обозы как снаряжать? Корой да шишками? — все больше распалялся и багровел хуторчанин. — И на кой мы им сдались, такие же нищие? Победят — еще и нас кормить придется!

— Тю, кормить… Вырежут под корень — и вся недолга! — Голова выразительно чиркнул ладонью по горлу.

— Тьфу на тебя! — Сурок решительно переставил кувшин на свою сторону стола. — Кажись, хватит тебе подливать, несешь уже абы что.

Угроза была куда страшней какой-то там войны, и голова мигом перевел разговор на вдовицу Митрону, к которой, кажись, кто-то в последнее время шастает, ишь расцвела…

Рыска же сидела, еле дыша и судорожно стискивая руку друга. Савряне представлялись девочке чудищами страшнее сказочных жабоптиц — тех хоть убить можно или вообще в тсаревичей переколдовать. А с саврянским нашествием вся тсарская рать ничего поделать не смогла, до самой столицы дошли, гады. Еле их отбросить сумели и обратно в логово загнать. Теперь вот перемирие, но до сих пор мало кто может глянуть в Рыскины глаза и не вздрогнуть.

Так Рыска и выросла с уверенностью, что есть люди, а есть савряне. Хотя однажды видела саврянскую семью, проезжавшую через веску на ярмарку: отец, мать и двое детей. Они с любопытством осматривались по сторонам, смеялись, разговаривали, будто у себя дома. Напились из колодца, к венцу которого, по рассказам стариков, в войну прибили копьем тогдашнего голову, и он умирал на нем несколько лучин. Вон щербина в бревне до сих пор видна… Чуждые острые черты лица, желтые глаза, непонятная речь с гортанным акцентом, бесцветные, непотребно длинные волосы — такие, говорят, отрастают у покойников в гробах. Брр, какие уроды! Мужчина заметил Рыску, нахмурился и что-то сказал жене. Саврянка тоже уставилась на девочку, и та, не выдержав, задала стрекача. Как лавочник может продавать им пироги с черникой? Зачем баба Шула указала им дорогу до города, а не в топь? Почему тсарь вообще пускает их на ринтарскую землю?!