Год крысы

В машине по дорогое из больницы к складу Бэха, насколько позволяло время, рассказал Ксюше о порошке и кредите, о немцах и о клинике «Счастливый шанс».

По мере того как Ксюше открывались подробности этой истории, она во все большее и большее удивлялась. Так, значит, это Матросов! Вот на кого бы она никогда не подумала. Странно! И, вообще говоря, что все это значит? Зачем такая таинственность? Пакет, влетающий в окно… Завернутые в бумагу деньги… Что хотел сказать этим Матросов?

И что теперь от него ждать? Как следует себя с ним вести? На всякий случай Ксюша прикидывала на ходу, какой теперь ей лучше, задумчиво-ласковой, или удивленно-строгой, а может, неприступно-оскорбленной?

Но в конце концов она решила, что Матросов совсем не заслужил, чтобы перед ним примерялись разные маски. Она должна сказать ему все открыто и прямо: она ему очень благодарна, — очень! — и крайне тронута его благородным поступком. Деньги нужны ей на время, и очень скоро она ему их вернет. Она будет рада с ним общаться и надеется, что со временем они смогут стать друзьями.

Бэха вырулил на площадку перед ангаром со стройматериалами и Ксюша увидела беспокойную очередь, торчащую из дверей, и возвышающуюся над толпой лохматую голову Матросова.

— Тебе лучше в сторонке подождать, — сказал Бэха, вытягивая ручной тормоз. — Видишь, что творится!

Матросов увидел, как Ксюша выпрыгивает из фургона, и по его лицу пробежала тень. Затевая всю эту историю с деньгами, он предполагал, что они с Ксюшей познакомятся ближе и, может, даже будут дружить, но что это произойдет так быстро и при таких обстоятельствах — он никогда не думал.

Ксюша уселась на скамейку и принялась ждать. Ей было видно, как Бэха развернул фургон и подал задом к воротам ангара. Они с Матросовым скрылись, а потом оба вышли: Бэха распахнул заднюю дверцу, и Матросов доверху загрузил кузов полиэтиленовыми пакетами с алым порошком. Потом они о чем-то посовещались, Бэха запрыгнул в кабину и завел мотор, а Матросов пошел по направлению к Ксюшиной скамейке.

Загружая в фургон мешки, Матросов кое-как взял себя в руки, и решил, что самое главное сейчас — сказать Ксюше, что она ничего такого ему не должна, что он помог ей чисто по дружески, что деньги — это только деньги, и когда у нее будет возможность, она их и вернет. То есть, если бы они подружились со временем, он был бы рад, но и только! Ничего более!

Но когда он подошел к скамейке, на которой сидела Ксюша, когда она поднялась ему навстречу, и он увидел вблизи ее лицо — такое свежее, такое красивое, настолько полное жизни — все заготовленные слова сами собой вылетели у Матросова из головы. Более того, — он вдруг испытал незнакомое раньше смятение и даже страх. Как человек, решившийся прыгнуть с высокого утеса в пенистые изумрудные волны. Или парашютист, шагающий с самолетного крыла навстречу золотым квадратикам полей.

Но, странное дело, с его приближением и Ксюша вдруг почувствовала, как у нее тревожно засосало под ложечкой.

Совсем рядом она увидела его глаза, которые вблизи оказались удивительными… Была в них и мягкость, и сила, и усмешка, и вопрос, и удивление, и отвага… Чего там только не было, в этих глазах — и дышащая туманной зеленью пропасть, и слепящая хрустальной чистотой высота, и самые сокровенные надежды на счастье, и самые греховные мечты по ночам! Как будто шла-шла Ксюша беспечно по жизни и вдруг из-за угла обожгло ее жарким предчувствием того великого и страшного, что происходит между мужчиной и женщиной, которым посчастливилось по-настоящему любить.

Оба смутились так, как не смущались никогда в жизни. Но нужно было что-то делать и о чем-то говорить.

— Это ты подбросил мне пять тысяч долларов? — спросила Ксюша. И сама почувствовала, что ее слова звучат как-то слишком строго.

Матросов посмотрел в ее решительные глаза, на плотно сжатые губы и сдвинутые брови. Под его взглядом Ксюша нахмурилась еще больше.

— Ну и напрасно! — отрезала она.

— Что?

— Напрасно ты подбросил мне деньги. Я все равно не смогу их взять!

Матросов болезненно улыбнулся.

— Почему?

— Хотя бы потому, что мы с тобой совсем незнакомы! — Ксюша почувствовала, что краснеет.

Рядом с ними затормозил фургон и из кабины выглянул Бэха.

— Эй, вы! Садитесь, поедем! — крикнул он.

Матросов исподлобья посмотрел на Ксюшу, потом на Бэху и покачал головой: поезжай, мы остаемся.

— Ну, как хотите! — прокричал Бэха. Он захлопнул дверь, и фургон уехал.

А Ксюша и Матросов, не сговариваясь, развернулись и зашали по переулку в направлении проспекта.

Они шли быстрым шагом и оба чувствовали, что все идет совсем не так, как надо. И что вот сейчас они выйдут на проспект, и через несколько минут он повернет налево, а она направо, и случится нечто по-настоящему ужасное: они так и не найдут нужных слов, чтобы высказать свои мысли и чувства. И вместо дружбы и участия из поступка Матросова выйдет глупость и несуразность. И будет совершенно непонятно, как им дольше смотреть друг другу в глаза