Год любви

— Вспомнил, — проговорил он, и тут на самом деле вспомнил, будто вспыхнуло и заполыхало в памяти, обдав все существо его горячим дыханием прошлого — да как же он мог забыть? Он чуть не заорал от неожиданно обрушившейся радости. — Таня! Вот здорово! Ты что, в Баку?

— Ага, — она счастливо рассмеялась на том конце провода. — Я в Баку, и не успела приехать, тут же где-то посеяла сумку. Хорошо хоть записная книжка была не в ней, номер твой записан, вот позвонила…

Да, это она умела, подумал он, она теряла решительно все, что держала в руках, оставляла в такси, в кафе, в кино и в гостях перчатки, сумочки, парфюмерию…

— Ну что ты замолчал?

— А? Нет, так. Это здорово, Таня, что ты приехала… Честное слово, здорово. Ты где сейчас?

— Возле аэрокасс. Стою тут, как дура, не знаю, что делать. Представляешь, все потеряла — командировочное удостоверение, паспорт, ключи, деньги… все… Что делать, ума не приложу…

— Прежде всего — не унывай. Дадим розыск, отыщется твоя сумочка. А теперь стой, как стоишь. Через пятнадцать минут я буду там. Будь спок, старушка.

— Ага. Я жду, Самир.

Он бросил трубку, торопливо оделся, вышел из дому, взял такси и поехал к кассам Аэрофлота. Подъезжая, он заметил ее — она стояла рядом с маленьким темным саквояжем, одиноко, всем, своим видом напоминая ожидание, и, казалось, нисколько не изменилась за это время, за эти… — он подумал, вспомнил — шесть лет.

— Подожди, — сказал он таксисту и вышел из машины. В эту минуту, не заметив его, она отвернулась, он подошел и тихо стал у нее за спиной. Она обернулась и вздрогнула.

— Ой, как ты меня напугал!

— Фраза из плохих фильмов. Я же сказал — стой, как стоишь.

Ну, здравствуй, Таня…

— Здравствуй, Самир.

Она поцеловала его в щеку. Он заметил, как задрожали ее губы, когда она потянулась к нему для поцелуя, и пальцы ее были холодные, прикосновение их к своей руке он ощутил, как легкий ожог.

— Спасибо, сударь, что выручаете из беды бедную девушку, на страшном суде вам зачтется.

— Пустяки сударыня, — ответил он, подлаживаясь под ее тон, хотя теперь, когда он увидел ее, меньше всего ему хотелось шутить. — Формальности по покойникам-документам, и еще большим покойникам-деньгам позвольте взять на себя. Постараемся их воскресить. Куда ты хочешь поехать?

— Я так устала, — сказала она, — этот ночной перелет и нервотрепка с пропажей. Боюсь, что в гостиницу мне уже не устроиться, — она взглянула на него, и он, за шесть лет успевший отвыкнуть от ее взглядов и ничего не сумев прочитать в ее глазах, сказал изменившимся голосом:

— Все будет нормально. Поехали, отдохнешь.

Они поехали к нему. Отпирая дверь, он почувствовал ее взгляд на себе, и почему-то сделалось неловко, движения стали скованнее, и он долго возился с замком. Отчего, боже мой, какая глупость, подумал он, ведь целых два года жили вместе, теперь я, видимо, должен относиться к ней, как к жене, с которой развелся шесть лет назад и с которой расстались друзьями. Вот так примерно. Черт, только этого не хватало, чертыхнулся он в сердцах про себя, замечая, как сильно дрожат руки. Он перехватил ее взгляд — она тоже смотрела на его руки. Тогда он бросил отпирать дверь, схватил ее, сжал в объятиях, будто давно утерянное родное существо, возвращения которого и не чаял дождаться…

— Знаешь, — сказала она тихо, почти шепотом, когда, они, утомленные до того, что любые слова казались лишними и ненужными, лежали в узкой его постели, тесно прижавшись друг к другу и прислушиваясь к шороху сентябрьского дождя за окном, — ты знаешь, иногда я думаю: господи, как это плохо, что человек ко всему может привыкнуть. И что бы ни случилось в его жизни, может жить и жить… — она горько усмехнулась.

Он почувствовал, как от этой усмешки разлилась горечь в сердце, сжалось сердце, застучало, затосковало.

— Ты, кажется, замужем была? — спросил он только, чтобы что-нибудь сказать.

— Была, — сказала она по-прежнему почти шепотом.

— Ты почему так тихо говоришь? — спросил он.

Она подняла на него глаза и, не отвечая, еще теснее прижалась лицом к его груди. — Мы с ним разошлись два года назад, — прошептала она.

— А зачем? Понимаю, глупый вопрос…

— Можешь взять его назад.

— Но все-таки?

Она помолчала. Потом проговорила неохотно:

— Не любила я его. Думала, можно и так жить, парень спокойный, неглупый, авось привыкну. Нет… Обманулась!.. Сил больше не было. Что ты молчишь, я не права?

— Ну… почему же…

Громкое тиканье часов снова заполнило тишину, но теперь ему показалось, они не отсчитывают время, а стоят на ровном месте, бьют своим тиканьем по одной цифре — три часа дня, три часа дня — будто солдаты, марширующие на месте.

— Ты спать хочешь? — спросила она.

— Нет.

— А почему молчишь? Видишь, прошло столько лет, а я все-таки запомнила, что тебе не нравится вопрос — "о чем ты думаешь"? Хотя мне очень хотелось спросить это.

— Пожалуйста. Я думал о времени.

— И о себе?

— Нет, только о времени, что оно не движется сейчас, стоит, как солдаты, марширующие на месте.

— Это потому, что я приехала?