Год любви

хватит, говорю я себе, сидя в автобусе, кончай; но я не могу остановиться, отвлечься от потока картин, что-то во мне никак не может успокоиться, удовлетвориться, мне бы сойти с этого мчащегося сквозь мрак автобуса, соскочить на ходу и приземлиться у одного из этих ярко освещенных баров, встать у лотка или прилавка и опрокинуть стаканчик, а лучше сразу несколько, иначе ты умом тронешься, думаю я, но знаю, что я очень даже в своем уме и отдаю себе отчет в том, что вижу; в голову мне приходит сон, который мне приснился недавно несколько раз подряд; сон был об осуждении, о приговоре; мне предстояли выпускные экзамены, и я понимал, что математику мне не сдать ни за что, я просто лишен способности или дара оперировать цифрами, решать уравнения, разбираться в алгебре, в этих вещах я дурак дураком, тут не могло быть никакого сомнения, а это означало, что выпускные экзамены мне не выдержать; я был осужден на провал, поэтому наши пути разошлись еще перед воротами, ведущими в жизнь, все мои товарищи благополучно миновали их, я тоже вошел в жизнь, но другим, одиночным путем, я знал, что общий вход для меня закрыт навеки; ну и что, говорил я себе во сне вслед удаляющейся группе бывших товарищей, ну и что, я отделен от всего и от них, но в школе я не останусь, я найду свое место в жизни и без этого особого снаряжения; правда, этот изъян останется со мной навсегда, я буду своего рода парией, одного ключа мне всегда будет недоставать, но это отнюдь не значит, что я не найду себя в этой жизни; сон этот удивил меня тем, что я в действительности выпускные экзамены выдержал, хотя, будучи профаном в математике, я с большим трудом проскочил в эти ворота, и даже закончил университет, хотя учился без особого усердия; но во сне-то я этого не сделал, во сне какая-то инстанция вынесла мне приговор, и у меня было такое чувство, что этот изъян останется со мной на всю жизнь, что надо мной будет тяготеть это проклятие или болезнь и что мне придется ценой больших усилий искупить этот порок на другом поприще; во сне я не испытывал чувства безнадежности, разве что легкую меланхолию; но почему мне здесь и сейчас — в моем теперешнем возрасте! — приснилось, что я не сдал выпускные экзамены? было ли это связано с моей затерянностью в этом городе, с моей неспособностью облечь свои ощущения в ясные понятия и с вытекающей отсюда меланхолией, если не с опасностью эндогенной депрессии? — думал я, сидя в автобусе; быть может, с помощью «математики» мне удалось по-иному подойти к городу, даже освоиться в нем? не может быть, чтобы дело было только в рациональном понимании, или все-таки? пошло бы мне на пользу, если бы я увидел, прозрел город в его исторических наслоениях? если бы мне, благодаря способности усилием ума реконструировать увиденное, стал ясен его образ, если бы я прозрел его внутреннюю структуру? исчезла ли бы эта его чудовищная многоликость, затемняющая общую картину? может быть, обладай я другим ключом, мне удалось бы проникнуть в тайну этого города, примерить его на себя, как примеряют одежду, а так придется ограничиться жалким лепетом, говорю я себе; существует ли такой способ чтения, прочтения (действительности), чтобы не утрачивалось то, что переживается в данный момент, то непостижимое и загадочное, что составляет суть жизни? существует ли способ сложного осмысления действительности, означающий ее восстановление, ее исправление без разрушения того, что воспринимается в каждый конкретный момент?

слушай, говорю я себе, ты всегда боялся разрушения, разрушения загадки, то есть жизни, когда пытался что-то осмыслить, проанализировать; ты предпочитал и предпочитаешь ее ощупывать и обнюхивать, да еще заклинать; и в конечном счете производишь на свет этот вечный туман, не желающий рассеиваться; ты не стремишься к ясности; боишься отрезвления? ты ищешь не истину, чем бы она ни была, ты ищешь мрак, темень материнского лона;

подобно телеграфному ведомству, ты входишь в контакт с внешней стороной явления, но в конечном счете снова проваливаешься в непроницаемый мрак внутреннего мира, ибо не способен расшифровать поступающие сообщения, ты не можешь их даже сосчитать, не говоря уже об их обработке; передающие и принимающие устройства в тебе давно обострены до предела, но ты не можешь ничего сказать;

и все же мне часто кажется, что слово вот-вот готово сорваться у меня с языка, возражаю я сам себе; часто я близок к этому;

к чему, черт тебя побери?