Год любви

Города я еще толком не видел. Знал Рамблас, этот шумный городской коридор с зеленым шлейфом древесных крон бульвара над головами гуляющих, ну, и окрестности моего пансиона. Ведь главным образом, или преимущественно, я обитал в «La buena sombra», в тамошнем sala de fiestas — праздничном зале.

Между тем деньги — аванс, командировочные и немного своих — были на исходе. В ночном баре мне с некоторых пор уже отпускали в кредит. Я оставил в залог паспорт и знай себе подписывал кассовые чеки за напитки, сигареты и сандвичи. А тем самым оказался вдвойне привязан к «La buena sombra».

Поначалу эта система расчета меня даже развлекала, я подписывал чеки, словно этакий Крулль, Ага-хан и Фарук. Но со временем забеспокоился. Как я выкручусь? Кому-то придется меня выкупать.

Мысленно я перебирал своих друзей, прикидывая, кому бы позвонить насчет денег. Потом наведался в швейцарское консульство. Добраться до ответственной инстанции оказалось весьма непросто и растолковать чиновнику мое положение стоило больших усилий. Но в конце концов мне разрешили заказать за счет консульства международный разговор. Я связался с другом, и он заверил, что постарается как можно скорее переслать деньги.

Я вышел на улицу, и мне сразу здорово полегчало — с одной стороны. Надежда получить деньги изменила мою походку. Я впервые видел — глазами. Но вместе с надеждой на деньги замаячила и перспектива отъезда, и все представилось мне в цифрах убытков и потерь. Обуреваемый то облегчением, то преждевременной тоской, я отправился восвояси. Наутро деньги были в банке. Получив их, я пошел прогуляться.

Я чувствовал легкость, как тогда, после выписки из больницы. Бродил по улицам бездумный, свободный, будто не было у меня ни груза воспоминаний, ни забот. В бесстрастной, несколько даже механической открытости впечатлениям слонялся в Старом городе по переулкам готического, потом китайского квартала. Даже в какой-то музей заглянул. Выяснил в бюро путешествий маршруты до Женевы и до Цюриха. Расплатился по счету в пансионе. Потом раньше обычного явился в «La buena sombra».

Все было как в первый вечер, когда таксист привез меня сюда: пустой зал, за стойкой устрашающе свежий бармен занят талонами — считает, вычеркивает. Я погасил свой долг, и он вернул мне паспорт, с сожалением, как он выразился. Антонита еще не пришла, она появилась немного погодя, а следом за нею и музыканты. Я обрадовался, когда они начали играть и их вызывающе громкая музыка приманила в пустой зал кой-кого из прохожих. Впервые я не сидел как привязанный подле Антониты, а время от времени один подходил к стойке. После девяти мы вместе отправились ужинать. Как всегда.

Официант в ресторанчике принимает заказ. Как всегда. Подает вино, раскладывает приборы. Все как всегда. Только вот через некоторое время он уносит почти не тронутую еду.

Я вижу нас обоих. Парочка, нехотя ковыряющая в тарелках. Оба словно в оцепенении. Режут мясо, насаживают кусочек на вилку и — откладывают. Сегодня вечером он уезжает, говорит мужчина. И пьет вино. Пьет быстро и неосмотрительно. Официант подает, уже третий графинчик. Наверное, в бар лучше не возвращаться, смысла нет. Надо ведь заехать в пансион за вещами. А с вещами он будет чувствовать себя досадной обузой. Она кивает — довольно холодно, как ему кажется. Оба курят. Она выпускает дым сосредоточенно, выпятив нижнюю губку, и прищуренными глазами следит за струйкой. Он курит торопливо, гасит едва раскуренную сигарету и тотчас берет новую. Он избегает смотреть на нее, смотреть на это лицо. Боится заплакать. И потому убеждает ее уйти. Он сам еще побудет здесь, говорит он, берет ее плащ и прямо-таки выпроваживает ее из ресторанчика.

Впервые он остается здесь один; заказывает новый графинчик, а поскольку он один да и выглядит одиноко, официант не уходит. Все тот же, с виду скорее студент, чем официант, а может, и правда студент, во всяком случае, он говорит, кстати на вполне приличном французском, что его смена уже кончается, сейчас за ним зайдут друзья, так, может быть, гость составит им компанию.

Я вижу себя выходящим из ресторана, в обществе молодых испанцев. Попутчик, довольный, что можно отвлечься. Он разжигает в себе предприимчивость, которой вовсе не чувствует. Испанцы производят впечатление интеллектуалов, по крайней мере внешне, судя по газетам, торчащим из карманов, по темным очкам. С иностранцем, который уже слегка отяжелел от вина, они держатся дружелюбно и ненавязчиво.

В разных барах и кабачках, заведениях сугубо простонародных, куда без местного провожатого и не попадешь, звенят гитары, щелкают кастаньеты — и царит жаркое возбуждение от людской толчеи, шума и музыки. Теперь они пьют спиртное — «Фундадор»,[3] а то и виски. Попутчику не дают ни малейшей возможности угостить компанию, каждый раз все уже оплачено. Как здорово — беззаботно переходить с места на место, из одной толпы людей в другую, этакий мальчишник на чужбине.

Внезапно его охватывает желание пойти туда и продемонстрировать свое вновь обретенное давнее «я», показать свою независимость.